Горький

Ленин перечисляет все, что Горький, очевидно, высказывал в разговорах с ним и в письмах, причем перечисляет так, что все это приобретает свой масштаб и размеры в сравнении с происходящими огромными событиями. «Ни нового в армии, ни нового в деревне, ни нового на фабрике Вы здесь, как художник, наблюдать и изучать не можете» [89]. Ленин смотрел на всю страну, видя необъятные трудности, но видя и все то новое, что зарождалось в стране и каждый день приносило новые итоги.

Горький же, живя в Петрограде, видел эпидемии, голод, спекуляцию, беспорядок, разбитые стекла, поломанные машины и т. д. и т. п.

Ленин писал, что надо жить среди рабочих, крестьян и солдат, чтобы наблюдать строение новой жизни, что, живя в Петрограде, он ничего не видит, кроме жизни бывшей столицы, кроме «злобы столичной интеллигенции». Ввиду этого Ленин настойчиво советовал ему «радикально изменить обстановку, и среду, и местожительство».

Горький не «переменил местожительство», как ни убеждал его Ленин, но прямые и сокрушительные доводы письма его сделали свое дело.

В № 12 журнала «Коммунистический Интернационал» Горький поместил статью, в которой выразилось его отношение к Ленину, как собирателю сил русской и всемирной революции.

«Он не только человек, на волю которого, — писал Горький, — история возложила страшную задачу разворотить до основания пестрый, неуклюжий, ленивый человеческий муравейник, именуемый Россия, — его воля неутомимый таран, удары которого мощно сотрясают монументально построенные капиталистические государства Запада и тысячелетиями слежавшиеся глыбы отвратительных деспотий Востока»¹.

В этот период Горький еще не отрешился от представления об Октябрьской революции как о «гигантской попытке» претворить в дело учение социализма, как о всемирного значения социальном «опыте». Нельзя не видеть в то же время, что слова о «пестром, неуклюжем, ленивом человеческом муравейнике» соответствовали маловерию Горького, знатока «городков Окуровых», разворотить которые история возложила на гигантскую волю Ленина. Горький не мог понять, что Окуровы — прошлая эпоха, что Октябрьская социалистическая революция всколыхнула всю страну.

Интересно отметить, что в одно время со статьей Горького появилась и брошюра Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», в которой дана другая, ленинская, оценка движущих сил истории:

«История вообще, история революций в частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее, живее, «хитрее», чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществляют, в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способностей, сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестываемых самой острой борьбой классов» [90].

Когда Горький впоследствии в одном из писем вспоминал о своем «разногласии» с Лениным, он писал:

«Значение этих «разногласий», на мой взгляд, — весьма глубоко и может послужить темой для некоторых философических размышлений, ибо грубо «эмпирически», в деле знания действительности, я был, наверное, «опытнее» его, но он — «теоретик» — оказался неизмеримо глубже и лучше знающим русскую действительность…» (30, 301).

В июле 1920 года Ленин приехал в Петроград. 19 июля проходило первое заседание II конгресса Коммунистического Интернационала в Таврическом дворце. Ленин выступил с докладом о международном положении. Встречен он был шумной и продолжительной овацией. Такая же овация провожала его после выступления.

К. Федин, бывший тогда журналистом, пишет в своих воспоминаниях:

«Было страшно тесно, в духоте и давке сотни людей старались протолкаться вперед, чтобы ближе увидеть его, и все время, пока двигались по кулуарам, по круглому залу и вестибюлю, он был сдавлен народом». Вышли из давки на простор, и здесь К. Федин увидел Горького. «Горький стоял у колонны, позади Ленина, без шляпы, голова его, залитая солнцем, была видна далеко… Я увидел на лице Горького новые черты, каких не помнил из прежних встреч. Он был, наверно, до глубины взволнован и преодолевал волнение, и это сделало его взгляд жестким, всегда живые складки щек неподвижными. Он показался мне очень властным, и все лицо его словно выражало непреклонность, которая только что прозвенела в речи Ленина и которой дышал весь конгресс»².

Эта встреча Горького с Лениным была завершением их отношений в 1918–1920 годах.

Горький рассказывал, как Владимир Ильич ходил по улицам города, словно прощаясь с ним навсегда, а перед отъездом на вокзал заехал к Горькому.

3

Горький часто приезжал в Москву, новую столицу Советской России, к Ленину.

Вопросы, по которым Горький обращался непосредственно к Ленину, были разнохарактерны. Помимо обычных дел по своей культурной работе, здесь были вопросы изобретательства, творчества ученых, учреждение экспертной комиссии, борьба с детской преступностью, инициатива Горького в издании декрета о конфискации имущества белоэмигрантов ради их культурных ценностей, учреждение Дома ученых, реэвакуация Эрмитажа, издание научных работ, помощь Пулковской обсерватории и т. д и т. д.

«Чувство огромной радости наполняло всех нас, работников секретариата Владимира Ильича, в те дни, когда к нему приходил Горький. Радость эта вызывалась совершенно особым приподнятым настроением Владимира Ильича, передававшимся нам, его нетерпеливым ожиданием Горького, его большой, для всех ощутимой любовью к Горькому, как к близкому другу, как к человеку, отдавшему весь свой огромный талант делу пролетарской революции».

Так писала М. Гляссер, работник секретариата Ленина³.

Характерна резолюция Ленина на одном из документов о помощи ученым:

«Товарищи! Очень прошу Вас во всех тех случаях, когда т. Горький будет обращаться к Вам по подобным вопросам, оказывать ему всяческое содействие, если же будут препятствия, помехи или возражения того или иного рода, не отказать сообщить мне, в чем они состоят»⁴.

Несомненно, что много дел, по которым обращался Горький к Ленину, не остались ни в его памяти, ни в истории. Так, видно, что Горький ходатайствовал перед Лениным по делу Института востоковедения. Об этом свидетельствует ответ его директору института:

«…Очень тронут неожиданным и едва ли заслуженным мною приветствием Института востоковедения.

Разумеется, я не думаю, чтобы моя роль в деле создания института была так «крупна», как вы говорите. Вы совершенно правы в догадке о том, что я забыл сей факт и не помню, что именно писал Владимиру Ильичу о Востоке.

Я слишком часто обременял его в те трудные годы различными «делами» — гидроторф, дефективные дети, аппарат для регулирования стрельбы по аэропланам и т. д.; великолепнейший Ильич неукоснительно называл мои проекты «беллетристикой и романтикой». Прищурит милый, острый и хитренький глаз и посмеивается; выспрашивает: «Гм-гм, опять беллетристика?»

Но иногда, высмеивая, он уже знал, что это — не «беллетристика». Изумительна была его способность конкретизировать, способность его «духовного зрения» видеть идеи, воплощенными в жизнь»⁵.

Встречаясь с Лениным, Горький часто говорил о своих наблюдениях в Питере. Так, в Горках, летом 1920 года, он жаловался Ильичу на то, что, разбивая деревянные дома на топливо, питерские рабочие ломают рамы, бьют стекла, зря портят кровельное железо, а у них в домах крыши текут, окна забиты фанерой и т. д. Ленин промолчал, а Горький подумал: «Надоедаю пустяками».

«А после чая пошли гулять, и он сказал мне: «Напрасно думаете, что я не придаю значения мелочам, да и не мелочь это — отмеченная Вами недооценка труда, нет, конечно, не мелочь: мы — бедные люди и должны понимать цену каждого полена и гроша. Разрушено много, надобно очень беречь все то, что осталось, что необходимо для восстановления хозяйства…» Говорил он на эту тему весьма долго и я был изумлен тем, как много он видит «мелочей» и как поразительно просто мысль его восходит от ничтожных бытовых деталей к широчайшим обобщениям»⁶.