Пляска смерти.

И надо сказать, что в этой богатой виноградниками холмистой местности мне пришлось пережить прелюбопытнейшую и довольно странную историю. Как-то вечером ко мне явились два перебежчика, оба офицеры Красной армии, не пожелавшие больше воевать, правда по диаметрально противоположным причинам. Молодой украинец, познакомившись с немцами у себя на родине еще до войны, хотел попасть на Запад, жаждал спокойной жизни и высокой культуры. Как заявил другой дезертир, молодой узбек и фанатичный коммунист, он отказывается сражаться потому, что Сталин из коммуниста превратился в империалиста, предал Ленина и Карла Маркса.

Как бы ни различались их политические взгляды и убеждения, оба в один голос утверждали, что противник готовит мощный концентрированный удар между Мором и Секешфехерваром, для чего сосредоточил в данном районе свыше трех тысяч танков. (В это время в составе советских войск здесь было 500 танков против 900 танков у немцев после подхода 6-й танковой армии СС. — Ред.)

Не мешкая, я в тот же вечер отвез перебежчиков к офицеру военной разведки, который, к моему глубочайшему неудовольствию, приказал доставить обоих в армейский штаб. К месту назначения я добрался к полуночи, окоченев от холода, но ввиду важности информации меня сразу же направили дальше, на командный пункт группы армий, располагавшийся во дворце Эстергази, куда я прибыл на своем «Кубельвагене» около восьми часов следующего утра.

Не без труда миновав охрану, я с неким волнением и даже трепетом вступил во внутренние помещения дворца.

Впервые за всю войну я удостоился чести посетить ставку столь крупного оперативно-стратегического объединения, как группа армий, — место, где принимались решения, означавшие жизнь или смерть не только для нас, но и для противника.

После множества расспросов я в конце концов нашел служебные помещения начальника войсковой разведки подполковника графа Риттберга. Первая комната была пуста, вторая и третья — тоже. В конце концов заспанный унтер-офицер с нескрываемым удивлением спросил меня, что мне нужно.

Когда я пояснил, что мне необходимо видеть подполковника, унтер-офицер пояснил: увидеть графа до половины одиннадцатого абсолютно невозможно, если бы даже я пришел с известием о предстоящем конце света. После этого я отправился сначала бриться, затем позавтракал с обоими перебежчиками и вернулся во дворец ровно в десять часов тридцать минут. На этот раз я был принят.

Подполковник граф Риттберг встретил меня весьма приветливо. По его словам, ночью его уже предупредили из армейского штаба о моем приезде. Предложив мне на выбор разнообразные вина, Риттберг с большим вниманием выслушал мой доклад. Затем он познакомил меня с данными воздушной разведки. Они полностью совпадали с показанием перебежчиков (танки были — 18-й и 23-й танковые корпуса, 1-й гвардейский механизированный корпус, но около 500, а не 3000. — Ред.).

— Чрезвычайно интересно, — резюмировал Риттберг. — Я должен сообщить генералу во время обеда. Он наверняка захочет знать… Знаете что? Приходите сразу после обеда, и я, вероятно, уже смогу передать вам какое-то послание для Гилле.

Я откозырял и, отправив перебежчиков в следственные органы, покинул дворец. Обедал я в офицерской столовой, где встретил нескольких друзей. За разговором с ними я совсем забыл о времени, и уже было третий час, когда я, весьма обеспокоенный, поспешил к моему подполковнику. Утренняя процедура повторилась. Первая комната пустовала, вторая и третья и т. д. В конце концов

появился мой знакомый унтер-офицер и пояснил: «После обеда», что означало половину пятого. В этот самый момент граф занят верховой ездой, затем последует один час игры в шахматы, а потом он будет отмечать чей-то день рождения. Однако унтер-офицер заверил меня, что граф непременно появится в кабинете в 16.30.

И граф действительно вернулся… в 17.00. Он даже узнал меня, невзирая на чрезмерную занятость из-за столь многообразных обязанностей.

— Генерал в самом деле с большим интересом выслушал вашу занимательную историю, — проговорил он весело. — С большим интересом… Передайте самые сердечные приветы генералу Гилле.

Я стоял и смотрел, ничего не понимая.

— Еще что-нибудь? — спросил граф уже с нотой нетерпения в голосе.

— Но что намечается предпринять? — ответил я. — Как прикажете доложить? Ведь это чрезвычайно серьезная угроза, нависшая над нашим флангом.

— О, мой дорогой друг, не нужно расстраиваться, — улыбнулся граф. — У вас на этом фланге сосредоточена 25-я дивизия венгерских гусар. Они смогут сдерживать русских хотя бы в течение одного часа, а к тому времени Гилле перебросит на опасный участок достаточно артиллерии…

— Венгерские гусары?! — прервал я графа, не веря ушам своим. — Всего с двумя пулеметами на роту? И вы считаете, что они в состоянии в течение часа сдерживать три тысячи (без комментариев. — Ред.) бронированных машин?

— О, приятель, все под контролем… все под контролем, — проговорил граф нараспев, жестом прекращая разговор. — Группа армий предпримет все необходимое.

Расстался я с подполковником графом Риттбергом сильно подавленный. То была моя первая и последняя встреча с представителем Верховного главнокомандования. Как это ни странно, но через несколько недель граф Риттберг был по приговору военно-полевого суда расстрелян военной полицией за какое-то сравнительно незначительное прегрешение.

По возвращении в роту меня ожидал еще один сюрприз: нас передавали в 6-ю танковую армию СС, которой командовал генерал-полковник Дитрих (Зепп). Прибыв на место к озеру Балатон, я обнаружил идущую полным ходом подготовку к грандиозному наступлению, для чего было сосредоточено девятнадцать дивизий. (Всего против войск 2-го Украинского фронта, насчитывавших 407 тыс. человек, 7 тыс. орудий и минометов, 407 танков и САУ, 965 самолетов, немцы сосредоточили 31 дивизию, в том числе 11 танковых, 5 боевых групп, 1 моторизованную бригаду и 4 бригады штурмовых орудий — всего 431 тыс. человек, 5630 орудий и минометов, 877 танков и штурмовых орудий, 900 бронетранспортеров и 850 самолетов. — Ред.) С их помощью намечалось нанести противнику мощный фланговый удар, форсировать Дунай, освободить Венгрию и, продолжая наступление, в конце концов выйти к городу Плоешти.

Предполагалось ко дню рождения фюрера (20 апреля 1945 г.) преподнести ему в качестве подарка румынские нефтяные промыслы, что, в свою очередь, позволило бы снабдить горючим новые самолеты люфтваффе и очистить родное небо от вражеских бомбардировщиков. Справившись с этой задачей, мы, мол, сможем затем навалиться всеми силами на русских и загнать их обратно в азиатские степи.

Познакомившись с подобными планами, я был буквально потрясен. Неужели я все эти годы так ошибался? Неужели все мои наблюдения и выводы были изначально неверными? Неужели мои собственные идеи и размышления ослепили меня настолько, что я перестал видеть правду?

Я чувствовал себя как во сне. Вокруг меня катились танки (причем очень много «Тигров» и «Пантер». — Ред.), маршировали батальоны, кавалерия готовилась преследовать врага. «О боже! — молил я. — И хотя мы не всегда сами поступали по справедливости, позволь все-таки свершиться чуду. Не допусти большевиков в Европу, в мою любимую истерзанную страну».

Наше наступление сначала развивалось медленно: мешала плохая погода. (Прежде всего стойкое сопротивление советских воинов. Несмотря на массированное применение новейшей техники — германские тяжелые танки, оснащенные приборами ночного видения, наступали и ночью, — в первый день немцы вклинились в нашу оборону на 2–3 километра, а всего за 10 дней боев, потеряв 500 танков и 40 тыс. человек, — на 12–30 километров. — Ред.) Затем, когда сражение на подступах к Дунаю приняло особенно ожесточенный характер, русские нанесли мощный контрудар по нашему флангу именно в том месте, на которое указывали два перебежчика и данные воздушной разведки. В минуту венгерские гусары были смяты, и под давлением превосходящих сил противника (наши войска уступали немцам в танках. — Ред.) танкам Дитриха пришлось отходить.