Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Иногда размах операции по оказанию помощи оказывает на тебя такое большое влияние, что ты не выдерживаешь, и тогда те люди, которым ты стараешься помочь, из личностей превращаются в толпу. А иногда ваше сердце проникается горячей и искренней заботой о каком-то конкретном человеке или семье. Бывает, между вами и другим человеком возникает связь с первого взгляда, или вы понимаете, что эта женщина или мужчина при других обстоятельствах могли бы стать вам друзьями. Или же какой-то человек становится для вас сосредоточием всего ужаса, насилия и несправедливости, свидетелем которых вы были, и вы преисполняетесь таким сильным желанием ему помочь, что способны свернуть горы ради этого.

В Восточном Тиморе такое со мной происходило дважды, и оба раза таким человеком для меня становились женщины по имени Мария. С первой Марией я познакомилась, когда прогуливалась вдоль волнореза и делала фотографии, чтобы впоследствии привлечь средства в фонд «Кеа». Я снимала временные жилища, которые беженцы построили в порту Дили. У Марии были две маленькие дочери и сын. Это оказались подвижные улыбчивые дети с живыми глазами, и этим они напомнили мне Шахиру и Аддина. Мы разговорились, и Мария рассказала, что только что вернулась с детьми из Западного Тимора. Ее муж погиб от рук милиции, и все ее пожитки сейчас умещались в большую полосатую сумку со сломанной молнией. Рядом с ней лежал стандартный репатриационный набор от Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев: желтая упаковка дневного пайка, ведро, канистра с водой и кастрюля.

Мария и ее дети направлялись домой, и я подвезла их на джипе «Кеа». Мы ехали по задворкам пригорода, недалеко от кладбища. Когда Мария впервые увидела руины своего дома, ее лицо сморщилось, но она взяла себя в руки и не позволила детям увидеть своих слез.

Семью действительно ожидало мрачное будущее: Мария не могла бросить своего грудного сына и еще маленьких дочек, чтобы обеспечить семью хотя бы самым необходимым для жизни, и у нее никого не было, чтобы ей помочь.

Я обняла ее и пообещала скоро вернуться. Начальник склада Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев был хорошо со мной знаком и сделал вид, что не заметил, как я взяла отрез непромокаемого брезента, моток веревки и листы пластика для окон, а потом добавила к ним два одеяла. Сложив все на заднее сиденье джипа, я направилась в ЦВГО (Центр военно-гражданских операций), где выпросила антимоскитные сетки. Вернувшись в машину, я услышала глухой стук: в кузове джипа оказались еще и две складные армейские кровати. Никаких слов, только кивок и подмигивание дружелюбно настроенного майора – это все, что удалось мне увидеть в зеркало заднего вида. У меня не было привычки просить об одолжении, и этим людям оказалось достаточно того, что я пришла в ЦВГО с просьбой о помощи. Дальше во французском контингенте ИНТЕРФЕТ я получила несколько дополнительных пайков, два килограмма риса, буханку хлеба и фруктов, включая свежие апельсины, только что разгруженные с продуктовой баржи из Дарвина. К этому добавились метла, еще одна кастрюля, острый нож от тайского контингента, мыло, светильник и новая зубная щетка от американских моряков.

Четверо американских зеленых беретов с ящиком инструментов запрыгнули в «хаммер» и вместе со мной вернулись к дому Марии. Со времени нашего расставания прошло всего полтора часа. Ошеломленная Мария наблюдала за тем, как солдаты забрались на то, что осталось от ее крыши, и накрыли ее непромокаемым брезентом. Потом они занялись окнами и подвесили антимоскитную сетку к обугленным потолочным балкам. После того как пол был подметен, в доме появились армейские складные кровати. Мало того, крепкие солдаты присели возле колес своей огромной машины и смастерили игрушку «музыка ветра» из лезвий, проводов и кусочков стали и повесили ее высоко над входной дверью, чтобы их не достали детские пальчики. Дети же с огромной радостью наблюдали за их действиями. Мы сделали немного, но когда закончили, Мария и ее дети были защищены от непогоды и стали обладателями нехитрого скарба для того, чтобы начать жизнь сначала.

То, что я сделала, противоречило правилам, но я ничем не обделила других беженцев. Иногда правила просто необходимо нарушить.

Вторая Мария держала на руках крохотный сверток. Все происходило в задней комнате Дома Боско, где священник дал приют женщине, вернувшейся из Западного Тимора. Вокруг головки ребенка было намотано полотенце. Спросив у матери позволения, я убрала пеленки и полотенце и обнаружила крохотного мальчика. Он был слаб и почти ни на что не реагировал, но все же сосал материнскую грудь. Голова ребенка была уродливо деформирована и размерами напоминала баскетбольный мяч. Эта пара явно нуждалась в осмотре доктора, поэтому я связалась с медиками ИНТЕРФЕТ. Они поставили ребенку диагноз: гидроцефалия. Это заболевание лечилось только в развитых странах с помощью операции. Проблема заключалась в том, что ИНТЕРФЕТ не могла вывезти маленького ребенка из Тимора без заранее заключенных договоренностей и ожидающей команды хирургов-педиатров. У нас просто не было денег на эту операцию, поэтому, обсудив возможные варианты с Марией, я отправилась в отель «Туризмо». Я искала журналиста из «Ньюз лимитед», которому хотела предложить эксклюзивное интервью в обмен на кампанию по сбору средств на операцию для ребенка Марии и оплату их проезда и проживания в Австралии. Мой план удался, и через три дня после публикации статьи в Австралии один из хирургов-педиатров вместе с операционной командой после консультации с медиками ИНТЕРФЕТ вызвался провести операцию. Майор Марк Маккей из ЦВГО помог собрать все необходимые документы, и к концу недели Мария и ее сын уже отправились в Мельбурн. Это был один из тех прекрасных моментов, когда все участники этого события были счастливы оттого, что внесли посильный вклад в важное дело.

Оказалось, что ребенку Марии поставили неверный диагноз. В Восточном Тиморе у врачей просто не было необходимых диагностических инструментов, и в Австралии обнаружилось, что у ребенка была анэнцефалия, врожденное отсутствие головного мозга. Ствол спинного мозга управлял всеми основными рефлексами, но у этого ребенка не было ни малейшего шанса развиться до нормального состояния. Анэнцефалия – это врожденный дефект, который часто можно предотвратить простым уколом с фолиевой кислотой перед зачатием и во время первого триместра беременности.

Тот факт, что ребенок был все еще жив, свидетельствовал о материнской любви Марии, которая каждый день спасала жизнь ребенка, в буквальном смысле не спуская его с рук и кормя его по первому требованию. Обычно дети с анэнцефалией погибают в первые дни после рождения. К сожалению, доктора в Мельбурне ничем не могли ему помочь, и Мария с сыном отправились домой, в Восточный Тимор, чтобы вместе со всеми ожидать неизбежного.

Самым большим удовольствием в Восточном Тиморе для меня были утренние купания. У нас с Робом, работником голландского представительства «Кеа», завелась привычка вставать на час раньше всех остальных и ездить в лагуну с соленой водой на восточной окраине города. Входя в неглубокие воды, мы наблюдали за тем, как встает солнце и рыбаки вытягивают свои сети в устье лагуны. Эти купания были редким удовольствием, позволявшим нам ощутить себя освежившимися перед тяжелым днем. Мы не оставили эту привычку, даже когда оказалось, что лагуна стала пристанищем огромного индотихоокеанского крокодила. Сейчас я понимаю, что это было довольно глупо с нашей стороны, потому что мы оба были близоруки и не увидели бы приближающегося людоеда, даже если бы смотрели прямо на него. Но нам казалось, что желанная прохлада воды и красота тех мест стоили риска.

После того как работа лагеря была налажена, настало время заняться распространением гуманитарной помощи в отдаленные районы. Было крайне важно, чтобы семена были доставлены в сельскохозяйственные районы до начала сезона дождей, которые лишили бы нас дорог. Я вела груженые машины по крутым горным дорогам острова. Поставка продуктов была непостоянной, и работники гуманитарных организаций, как и сами жители Тимора, часто голодали. Большинство из нас быстро теряли в весе из-за болезней и плохого питания. До приезда в Дили я весила 53 килограмма, а вернувшись в Австралию через одиннадцать недель, уже 47 и выглядела иссохшей.