Шаляпин в Петербурге-Петрограде

возмущен провокациями и шантажом.

В Америке гастроли Шаляпина сложились неудачно: больше месяца он

болел и вынужден был оплатить убытки за семь отмененных концертов. В

Петроград певец вернулся в начале 1922 года.

31 марта 1922 года Артистический клуб устроил шаляпинский вечер. 17

апреля в бенефисном спектакле хора и оркестра Мариинского театра певец

выступил в партии Бориса Годунова. Один из матросов Балтийского флота

вспоминал, как весной 1922 года он видел Шаляпина на улице города: «Мы

ехали на грузовике по Каменноостровскому, ныне Кировскому проспекту. У нас

были бочки из-под бензина. На проспекте стоит Федор Иванович, в сером

костюме, с тросточкой, на руке пальто. И машет нам тросточкой: «Моряки, вы

куда едете?» Мы отвечаем ему: «На Гутуевский остров». Он просит, чтобы мы

взяли его на грузовик — в Петрограде с транспортом плохо. Так мы, стоя в

кузове, и ехали с Шаляпиным. Он сказал нам, что ему надо в портовую

таможню, что он уезжает на гастроли за границу. В грузовике бочки железные

катались и стоять было трудно. Но мы довезли Шаляпина до портовой таможни.

Федор Иванович испачкал свой костюм, но мы его бензином отчистили и

распрощались с Шаляпиным».

Весной 1922 года Шаляпин выступал немного — он пел в основном в

Павловском вокзале. В день отъезда, 29 июня, в зале бывшего Дворянского

собрания артист дал дневной бесплатный концерт для рабочих. Устраивал его

Петрогубсовет по инициативе самого певца. Шаляпин исполнял свой

излюбленный рэпертуар — «Блоху», другие романсы Мусоргского, арии из

опер, народные песни и закончил концерт ставшей традиционной

«Дубинушкой», которую, как всегда, подхватил зал.

Толпа близких и друзей провожала артиста на набережной Лейтенанта

Шмидта. Он отправлялся пароходом в заграничное гастрольное турне.

Шаляпин, в светлом костюме, махал провожающим с палубы большим

платком. Пароход медленно отчалил от невских берегов. Он увозил Шаляпина из

России, как показало время, навсегда...

В ПАМЯТИ НАРОДНОЙ

Пожалуй, не было в русском театре другого артиста, который мог бы

сравниться своей известностью с Федором Ивановичем Шаляпиным. Среди

современников Шаляпина было немало известных певцов и актеров, были свои

«любимцы публики» у москвичей, у петербуржцев, были свои любимые

гастролеры — о них спорили, сопоставляли их достоинства и недостатки. В

отношении к Шаляпину «патриотизм» и соперничество московских и

петербургских театралов не имели решительно никакого значения: великого

певца и актера всегда и везде встречали восторженно, он покорял всех.

Шаляпин был поразительно талантлив. Что бы он ни делал, за что бы ни

брался, он все делал талантливо. Стасов справедливо считал, что если бы

Шаляпин не был певцом, он мог бы стать незаурядным драматическим актером,

замечательным рассказчиком и чтецом. Шаляпин оставил две книги

воспоминаний, несколько статей, рассказов, стихотворений. Он был прекрасным

рисовальщиком, живописцем, скульптором, играл на нескольких музыкальных

инструментах. Готовясь к заграничным гастролям, артист выучил европейские

языки настолько свободно, что самостоятельно переводил для себя оперные

партии. Раздраженный театральной рутиной, Шаляпин решил ставить спектакли

по-своему, стал режиссером, и его постановки, как и исполнительский стиль,

произвели переворот в оперном театре. После Шаляпина уже нельзя было

ставить «Бориса Годунова» и «Хованщину» так, как ставили раньше.

Может быть, именно поразительная талантливость Шаляпина вызывала

такую зависть обывателей от искусства, которые с особенно гнусным

злорадством плели паутину нелепых слухов и грязных домыслов. Но дело,

конечно, не только в этом.

Выйдя из гущи народной, Шаляпин стал символом вырвавшегося из-под

гнета самодержавия народного гения. И именно демократичности творчества

певца, его неизменной устремленности к народным корням русского искусства,

к народной песне и былине, к операм Мусоргского, Римского-Корсакова,

Глинки, Даргомыжского, Серова верноподданные монархического миропорядка

не могли ему простить.

Их раздражал не только репертуар Шаляпина, их не устраивало, что певец

лучших оперных театров, посещаемых привилегированной публикой,

«истинными ценителями искусства», желанный гастролер Европы и Америки,

бесплатно пел для рабочих, выступал в пользу жертв войны и голода, создавал

на свои средства школы для крестьян, госпитали для солдат. За дерзость

исполнить со сцены Большого театра «Дубинушку» певец не поплатился своей

карьерой только потому, что власти боялись широкого общественного

возмущения, которое, несомненно, возникло бы в ответ на репрессии против

него.

Высокопоставленные «ценители искусства» не желали видеть в Шаляпине

народного певца, певца из народа, они хотели знать его другим — солистом

императорских театров и не уставали злобно одергивать артиста, когда он

совершал что-либо «недозволенное». А поводов к тому было немало.

В книге сеоих воспоминаний Шаляпин признавался: «Если я в жизни был

чем-нибудь, так только актером и певцом, моему призванию я был предан

безраздельно. Ио менее всего я был политиком. От политики меня отталкивала

вся моя натура». Эта аполитичность, неуменье точно и глубоко оценить

общественную обстановку, в которой он жил, стремление к обеспеченности,

паническая боязнь нищеты — все это привело певца к непоправимой жизненной

трагедии: из гастрольной поездки, в которую он отправился в июне 1922 года,

Шаляпин более не возвратился на родину. В этом поступке проявились и

неустойчивость, противоречивость натуры певца, податливость влияниям, и его

политическая незрелость; немалую роль сыграло здесь и домашнее окружение

последних лет. В книге «Маска и душа» Шаляпин вскользь замечает, как

воспринимала его жена трудности первых послереволюционных лет: «А Мария

Валентиновна все настойчивее и настойчивее стала нашептывать мне: бежать,

бежать надо...»

Через год после отъезда из России Шаляпин писал художнику К. А.

Коровину: «Как ты меня обрадовал, мой дорогой друг, твоим письмишком. Тоже,

братик, скитаюсь. Одинок ведь! Даже в 35-этажном американском HoteTe,

набитом телами, одинок... Оно, конечно, хорошо — есть и фунты, и доллары, и

франки, а нет моей дорогой России и моих несравненных друзей. Эхма! —

Сейчас опять еду на «золотые прииски» в Америку, а... толку-то!»

Выйдя из самых народных низов, Шаляпин всю жизнь панически страшился

бедности, боялся оставить без средств детей. А их у Шаляпина было десять.

Самая старшая — «Ирина осталась жить в Москве, с матерью Иолой

Игнатьевной Торнаги-Шаляпиной. Но другие дети Шаляпина от первого брака

— Лидия, Борис, Федор, Татьяна, дети от второго брака — Марина, Марфа и

родившаяся в 1922 году Дассия, а также дети Марии Валентиновны Эдуард и

Стелла, приемные дети артиста, жили вместе с ним в Париже. Всем им надо

было учиться, приобретать профессию. Шаляпин, любящий отец, всем этим был

очень озабочен.

В ту пору на Западе было множество эмигрантских, антисоветски

настроенных групп. Шаляпин не входил ни в одну из них, держался

демонстративно в стороне от политической жизни. У него был советский

паспорт, и он мог в любой момент вернуться в Страну Советов.

Жизнь Шаляпина за границей — это бешеная гастрольная гонка, годы

тяжелой, все возраставшей тоски по родине. Это трагические годы артиста, всю

жизнь мечтавшего творить для народа, познавшего всеобщее признание,

народную любовь и лишившегося по своей вине самого большого счастья,

которое может быть доступно художнику.