Из одного котелка

Мы уже сворачивали в узкий овраг, который вел прямо к дому мамаши, когда Володя Черпак обрадованно воскликнул:

— Ребята, посмотрите! Вон там, на опушке леса…

— Мамаша! — добавил Коля Орлов, отняв бинокль от глаз.

— Побегу ей навстречу! Помогу донести корзину, — взглянул на меня, ожидая разрешения, Володя. Но я не успел ничего сказать.

Недалеко от опушки леса, на серо-зеленоватом лугу, вдруг поднялся огромный столб земли и огня, и до наших ушей донесся грохот взрыва. Артиллерийский налет какой-то гитлеровской батареи длился не более двадцати секунд… Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. И только эхо разрывов с каким-то стоном продолжало катиться по лесам и долинам.

Мы хорошо видели, как после первого же разрыва снаряда мамаша упала на землю. Все со страхом смотрели в ту сторону…

Вскочив, мы бросились к поляне, над которой еще клубился дым сгоревшего пороха. Самым быстрым оказался Коля Орлов. Он первым приподнял голову мамаши, лежавшей в запорошенной землей траве. Я почувствовал, как кровь отливает от лица. Гуральская, из белого льна рубашка мамаши покрылась пятнами крови. Присев на корточки, мы плотным кольцом окружили ее. Она смотрела на нас своими черными, начавшими уже туманиться глазами. Хорошо знакомые нам бороздки тоненьких морщин на ее лбу, вокруг глаз и в уголках рта стали медленно и с каким-то усилием разглаживаться. Мы словно окаменели. Никто не произнес ни одного слова. Все молча смотрели на беспомощно лежащую, дорогую всем нам женщину…

Взгляд мамаши все еще скользил по нашим лицам. Вдруг уголки ее рта дрогнули, слабый, но отчетливый и как бы радостный шепот дошел до нашего сознания:

— Сыночки… мои… Слава богу, живы…

Мы тронулись в путь в назначенное время. Никто из нас не смог принять участия в похоронах мамаши. Но мы знали, что нас заменят другие… Мы ехали, с трудом сдерживая слезы. И лишь когда в облаке пыли скрылся из виду ее дом, ефрейтор Миша Данилов медленно развернул свою плащ-палатку, и мы увидели знакомую корзину, а в ней… несколько горстей уцелевших ягод. Молча, дрожащими руками артиллеристы брали из корзинки лесные ягоды. Я ел их, чувствуя, как колотится мое сердце. Ягоды были сочными и имели привкус земли. Мне казалось, что они все еще пахнут лесом и… руками мамаши…

ФРОНТОВЫЕ ЦВЕТЫ

…Мы сидели вдвоем на склоне холма. Приближалась ночь. Южный темно-фиолетовый горизонт расцвечивался розовым светом. Где-то вокруг Санока и за Бирчей продолжалась канонада. Доносилось глухое эхо разрывов — это стреляли дальнобойные орудия.

У подножия холма, около замаскированных 76-миллиметровых орудий, старший сержант Коля Усиченко играл на гармони, а ему вторили артиллеристы:

Мы слушали молча. Вверху распускались облачка разрывов зенитных снарядов, нащупывая немецкую «раму». От взрывов печальное лицо санитарки Сони вздрагивало. Над нами висели мириады звезд, серая несимметричная дымка в созвездии Ориона и луна, светящая с бескрайнего неба.

— Скажи, когда наконец по вечерам мы будем спокойно смотреть на эти звезды и тихое небо, когда наступит мир? — помню ее шепот. — Когда? Когда конец?

Часто слышались такие вопросы. Я читал их в глазах многих женщин, детей и стариков. Эти вопросы-мечты были и в наших сердцах. Многие месяцы мы подавляли их солдатской шуткой и песней.

Что же я мог ответить этой девушке?

…Во время боев где-то под Киевом она явилась к командиру батареи. Просьба девушки звучала искренне и правдиво:

— Я окончила первый курс, когда началась война… Хочу помогать солдатам, как еще недавно это делали мои отец и мать… Они были врачами…

И она осталась. В батарее не было санинструктора. Уже несколько дней наша незабвенная Нина лежала в промерзшей земле где-то около железнодорожных путей по дороге из Ростова…

Теперь у нас в батарее была санитарка Соня: высокая, красивая, в хорошо подогнанной форме, черноволосая и черноглазая, с ямочками на смуглых щеках.

Соню полюбили за ее молодость, обаяние, предусмотрительность, старательность, доброту и заботу.

— …Ну-ка, ребята, на перевязку и осмотр!.. Командиры расчетов, отвести солдат в баню! Повар, почему не хватило чаю? Почему суп невкусный?..

И так постоянно, день и ночь, неутомимая, как мать, а было ей всего двадцать лет.

— Соня — сестра, — говорили о санинструкторе артиллеристы.

«Что в этой девушке такого, чем она так подкупила артиллеристов», — думал я. В самые тяжелые дни, бывало, Сопя песенкой или смехом подбадривала нас. Для артиллеристов, мужчин, прошедших суровую закалку в этой войне, она была стимулом борьбы и жизни. Среди нас она была цветком, распускающимся на земле, начиненной кусками железа и стали, орошенной кровью. Она напоминала нам о родном доме, к которому возвращался каждый из нас, изнуренный боями, где его встречали заботливые и любящие глаза матери, жены, сестры. Однако для многих она была уже только воспоминанием о тех мгновениях, которые безвозвратно прошли…

Беспощадны законы войны, и не только для тех, кто на фронте.

Время неумолимо текло. Проходили дни и ночи, мы шли медленнее или быстрее, как обычно, с боями, но теперь уже постоянно на запад. Фронтовые дороги привели меня на родную землю, с которой я распрощался пять лет назад. Я всегда носил ее в сердце, хотя нас разделяли сотни километров. Как же я мечтал именно о таком возвращении! И вот я вернулся на эту бещадскую землю. Теперь тоже был сентябрь, но уже другой — победоносный. Пять лет назад мы не могли отстоять этой прекрасной земли, несмотря на то что многие боевые товарищи отдали здесь свою жизнь.

В этом районе, где я сейчас находился, 11 сентября 1939 года два немецких клипа разорвали наш фронт на Сане, а 1-я гитлеровская горнострелковая дивизия, прорвавшись из Бещад, ринулась через Хырув в направлении Самбор, Рудки и далее на северо-восток… Через четыре дня немецкие войска уже осаждали Львов. Но с востока шла Красная Армия. Немцы Львов не заняли…

А потом, в течение шестидесяти месяцев, гитлеровский сапог топтал бещадские земли, залитые кровью поляков.

Жадно ждала освобождения эта земля.

— …Товарищи красноармейцы, все силы отдадим на окончательный разгром врага! Перед нами теперь земля Польши. Там братья поляки ждут освобождения из-под фашистского гнета, — слушали мы приказ командующего 1-й гвардейской армией генерал-полковника А. А. Гречко. Это было в последние дни июля, когда наша армия освободила Станислав.

Теперь мы были в Бещадах. Долгая и трудная дорога выпала на нашу долю, прежде чем мы пришли сюда. Фронтовая закалка пригодилась нам и здесь, среди волнистых холмов, обширных полей и лесов Жешувщины…

А на жешувской земле радостный рассвет освобождения заслоняла тень прошлой оккупации. Здесь радость переплеталась с опасением за завтрашний день, за насущный хлеб, с которым и теперь было нелегко. Это видели мы, солдаты, в котелках которых тоже было не очень-то густо.

И Соня, наша санитарка, всегда помнила не только о нас — солдатах, сержантах и офицерах батареи.

— …Там голодные, больные дети и их матери… Товарищ командир батареи, разрешите? Спасибо, есть помочь! А ну-ка, сержант, помоги, пожалуйста, нести суп и медикаменты.

И шли мы с Соней в бещадские деревни. Много их встречалось на нашем пути. И здесь бои были нелегкими. Враг всюду оставил кровавые следы.

Сентябрьский утренний рассвет начался с боя.

Фашистская пехота пошла в атаку, воздух наполнился криками. Среди бещадских холмов и лесов разносилось эхо сражения.

— Батарея, к бою! — раздался голос командира батареи капитана Колесникова.

— Орудие, к бою! — командой поднял я орудийную прислугу четвертого расчета.