Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

— Если бы ты был на свободе, — тихо сказал он и оглянулся.

— Я уже думал об этом, — ответил я.

Через несколько минут Манфред ушел, а я вернулся на кухню, где дежурил вместе с Вернером, немецким евреем, убежавшим во Францию с женой и двумя детьми. Он был арестован полицией правительства Виши и отправлен сюда. Его семья пряталась в убежище где-то поблизости. Он был постоянно очень встревожен, что они могут потерять друг друга из виду.

— Они уедут отсюда, — говорил он, — или нас увезут. Одно из двух.

— Нас? — спросил я.

— Сетфон не навечно, — ответил он. — Это только транзитный пункт.

А я-то полагал, что это последняя станция перед освобождением. Вернер упомянул Дранси. Я рассказал ему, что уже был в Дранси и бежал из поезда. Вернер был ошеломлен.

— Я попытаюсь убежать прежде, чем нас отправят в Дранси, — сказал я.

Вернер, бесконечно мучающийся по поводу своей семьи, не мог позволить себе таких мыслей. Я сказал, что уже более полутора лет ничего не слышал о своей семье.

— Это наша история, — сказал он. — Всё в руках Бога.

Он был задумчивый и религиозный человек, и хотя я его чувства уважал, разделить их не мог. Все было в руках Божьих, но, казалось, Бог умыл руки в отношении евреев, в отношении других невиновных, в отношении всего человечества. Я разбивал камни в унылом трудовом лагере, наказанный за преступление — попытку остаться в живых. Моя мать и сестры были живы или мертвы не благодаря Богу. Вернер был смертельно обеспокоен судьбой своих родных и готов был вручить ее в руки божьи, но у меня не было таких намерений.

В середине октября воскресным утром к нам в барак пришел Кауфман со списком из четырнадцати фамилий. Среди них было имя Вернера и мое. На следующее утро нас должны были в составе рабочей команды перевезти на берег Атлантического океана. Я понял, что речь идет о тяжелых строительных фортификационных работах на берегу. Было очевидно, с моей грыжей мне этого не выдержать. Я буду признан «бесполезным» и отправлен в Дранси.

— При малейшей же возможности я попытаюсь бежать, — сказал я Вернеру, веря, что это останется между нами.

— Ты чрезмерно тревожишься, — ответил он. — Не делай глупостей.

— Вернер, я был в Дранси, — сказал я. — Я боюсь этого.

Я не мог второй раз испытывать судьбу в Дранси. Это был кошмар, который все еще обрушивался на меня в темноте: плачущие дети, блуждающие вокруг; семьи, медленно умирающие в присутствии своих родных; люди, преждевременно превратившиеся в призраков. В Дранси болезнь закрадывалась в душу и никогда больше не покидала ее.

В понедельник утром, когда мы собрались возле барака, четверо охранников с оружием за плечами отвели нас к открытому грузовику. Оставляя позади себя клубы пыли, мы ехали к маленькому вокзалу в Сетфоне по той же самой покрытой щебенкой дороге, по которой неделю назад меня доставили в лагерь. У охранников не было с собой запаса боезаряда. Я спрашивал себя, заряжено ли их оружие? Кауфман близко склонился к моему лицу.

— Сегодня я охраняю тебя, — сказал он. Он знал мою историю. — Забудь о побеге.

— Месье Кауфман, — ответил я, — я убегал, чтобы сохранить себе жизнь. Разве это преступление — хотеть жить?

— Нет, нет, конечно, нет.

— Убегу я или нет, зависит только от меня, — сказал я с легким налетом хвастовства. Кауфман не ответил ничего.

Наша поездка от вокзала в Сетфоне до Тулузы заняла меньше часа. Я был здесь после побега из лагеря Сен-Сиприен, когда, приподняв стальную проволоку, пролез под ней и помчался к Анни. Я был здесь еще раз после моего не оправдавшего надежд путешествия в Марсель, когда из-за бомбардировок в Пёрл-Харборе я за несколько часов потерял все шансы попасть в Америку.

Когда мы стояли на железнодорожной платформе — четырнадцать человек, тесно прижатых друг к другу, охранники сняли оружие с плеч. Кауфман, думал я, вы застрелите меня? Они держали оружие наготове. Кауфман, вы приносили мне воду, когда я дробил камни под палящим солнцем, принесете ли вы мне теперь страдание? Пассажиры, проходя мимо, глазели на нас настороженно, но без страха. Кого еще во Франции Виши беспокоило несколько дополнительных смертей? Кауфман, думал я, не стреляйте, я еще не убегаю.

Нас посадили в старый европейский поезд, некоторые двери которого открывались в коридор, разделяя его на отдельные купе. В каждом было окно. Окна сулили многое. В каждое купе поместили двух заключенных. Свое я делил с Вернером. Для меня это выглядело, как будто мне дали билет на свободу. Когда за нами заперли двери, четверо охранников встали снаружи вагона, наблюдая, чтобы никто из нас не выскочил со стороны железнодорожной платформы. Глядя в окно, мы с Вернером видели Кауфмана, непринужденно болтающего с другими охранниками.

— Вернер, посмотри-ка сюда, — сказал я, указав на окно позади нас. — Это просто. Ты можешь пойти со мной.

— Нет! — сказал он непреклонно.

— Ты ведь не знаешь, куда тебя этот поезд везет.

— Нет, — повторил он.

Он оцепенел от страха, и я знал, что я должен бежать, пока его страх не передался мне.

— Тогда сделай для меня одну вещь, — попросил я. На дебаты времени не было. — Останься у окна. Посторожи! Если кто-нибудь из охранников начнет подниматься в вагон, крикни мне: «Стой!»

Такой возглас избавил бы Вернера от соучастия. Для меня это был бы крик из преисподней, предупреждение бежать быстрее. Вернер был слишком напуган, чтобы ответить. Я повернулся к другой стороне вагона. Я знал этот момент. Сам создавал его. Я вспомнил Манфреда, и мне захотелось, чтобы он мог видеть меня сейчас. Открыв окно, я увидел поезд, стоящий на параллельных путях. Манфред бы решил, что после Дранси — это детская забава. Я полез через открытое окно. Поезд на Аушвиц шел в темноте. Здесь же я мог видеть все как на ладони. Трюк был — не позволить увидеть себя.

Я вывалился из поезда на землю. Мой берет слетел вниз, я поднял его и натянул на свою бритую голову. Я бежал между двух стоящих поездов, чувствуя постоянную ноющую боль в паховой области. От сотрясения при падении моя грыжа снова дала знать о себе. Я бросился на землю и пополз под вторым рядом поездов. Сердце колотилось, пот струился по лицу, грязь налипла на одежду.

Платформа заканчивалась лестницей. Я не слышал свистков позади себя, окриков остановиться. Лестница вела в подземный переход. Избегай главного входа, Лео, избегай пассажиров и проводников и найди все-таки врача, который осмотрит твою грыжу, пронзающую тебя болью. А пока старайся не встречаться взглядом с идущими мимо.

Я увидел вывеску со словом «Багаж» и вошел в складское помещение. Служащий в униформе стоял позади большого стола. Любой униформы необходимо было избегать. Служащий вручал картонную коробку пассажиру. Я прикинулся, что ищу багажную квитанцию в кармане. Служащий не обращал на меня внимания. Я прошел через комнату к двери — сердце готово было выпрыгнуть, — открыл ее и увидел перед собой центр Тулузы.

Свернув на маленькую улочку, я нырнул в дверной проем, чтобы перевести дыхание. Сейчас Кауфман, несомненно, подсчитывает присутствующих. Начнется розыск. Прошло около десяти минут, как я вылез через открытое окно. Я подавил импульс бежать сломя голову по улице. Не привлекай внимания, Лео. Иди энергично, занятый своими личными делами. Мне хотелось скрыться от всего мира. Мне хотелось затеряться в огромной толпе или в безбрежной пустыне. Я хотел найти дорогу из города. В миг просветления я вдруг вспомнил, что рядом находится Бланьяк, где живут друзья тети Эрны Жак и Жениа Эстрайх. Я зашел в бистро и спросил бармена, где я могу найти автобус на Бланьяк. Перед вокзалом, ответил он. Сердце у меня упало.

— Это единственная остановка?

— Рядом с рынком есть еще одна, — сказал он, — недалеко от улицы Каналь.

«Рынок», — повторил я про себя и быстро вышел. Прошлый раз, когда я зашел в бистро, бармен подошел к телефону и, пользуясь моей усталостью, выдал меня.

Около получаса ехал автобус от улицы Каналь до Бланьяка, маленького города у северной границы Тулузы. Было жарко, я истекал потом, а грыжа беспокоила меня все сильнее. Я нашел дом Эстрайхов на улице Феликс де Бакс в нескольких минутах от автобусной остановки. Жак открыл дверь. Увидев меня, он побледнел.