Курьезы холодной войны. Записки дипломата

Высокая спинка брежневского кресла в своём движении ударила в худой длинный корпус Суслова, видимо, довольно сильно, поскольку глухой звук этого удара был услышан всеми присутствующими, заставив их остановиться и посмотреть, что произошло. Забыв на мгновенье о своём рабочем долге, я обернулся назад с той же целью. К своему полному ужасу, я тут же понял, что жертвой моего поспешного и резкого движения оказался сам главный идеолог партии. Это и без того ужасное происшествие усугублялось ещё и тем, что удар, словно рассчитанный причинить максимальный ущерб, пришёлся на самую слабую часть тела жертвы, попав на сторону с парализованной рукой. В дополнение к этому, по всей вероятности, моё кресло ударило Суслова в тот момент, когда одна из его ног оказалась при совершении шага в воздухе, и он потерял из-за этого равновесие, поскольку мой первый взгляд на него застал его шатающимся и размахивающим своей одной здоровой рукой, чтобы не упасть.

Я был совершенно потрясён тем, что произошло, и стал высказывать мои искренние извинения: «Я очень прошу прощения, Михаил Андреевич… Извините, пожалуйста… Я не видел, что вы там проходили… Как вы себя чувствуете? Нужна ли вам какая-то помощь?» Все находившиеся в комнате с озабоченностью на лицах смотрели на нас двоих и в свою очередь стали задавать вопросы жертве происшествия о его самочувствии. К всеобщему, но особенно моему, облегчению Суслов устоял на ногах и быстро пришёл в себя. Повернувшись ко мне, он дружелюбно похлопал меня по плечу и даже с некоторой извиняющейся интонацией в голосе произнес: «Ничего… ничего… Не беспокойтесь… Я скорее от неожиданности… Мне не больно… Вы же не могли меня видеть сзади… Всё в порядке». Он плотно прижал здоровой рукой свою больную и прошёл к индийским гостям брататься вместе с остальными в самом прекрасном расположении духа, как будто ничего и не произошло.

«БОМБА» А.А. ГРОМЫКО

В тот теперь уже далёкий, но памятный день около б часов вечера я начал энергично приводить в порядок документы на своём рабочем столе в Министерстве иностранных дел, планируя побыстрее отправиться домой, где моя жена Наташа с нашим маленьким сыном Андреем ожидали меня, чтобы как можно раньше выехать на дачу её родителей. Ровно в шесть я покинул свой кабинет и почти бегом стал спускаться вниз по лестнице в надежде опередить других сотрудников и одним из первых успеть сесть на главной ближайшей остановке в тогда уже очень старые и изматывающе медленные лифты небоскрёба министерства. В тот самый момент, когда мне оставалось преодолеть всего несколько последних ступенек, перед тем как исчезнуть в коридоре к лифтам, до меня донёсся громкий голос одного из коллег, ещё остававшихся в нашей канцелярии двумя этажами выше, сообщавшего мне через лестничный пролёт, что меня срочно вызывают в кабинет министра. Такое сообщение, если принять во внимание прошлый опыт и время дня, почти наверняка означало, что я потребовался министру для работы и что мою поездку с семьёй за город, к нашему общему разочарованию, придётся отложить.

Поскольку вызов к министру был срочным, и, зная, что на седьмом этаже, где находился его кабинет, была запрограммирована остановка только одного лифта, я решил для выигрыша времени продолжать спускаться пешком. Пока я ещё торопился вниз по лестнице, мне пришла в голову мысль, что в этой части здания не было телефонов-автоматов, чтобы сообщить семье о моей непредвиденной задержке. Меня тревожило, что они будут меня ждать и беспокоиться, ничего не зная о причине моего запаздывания.

Занятый этими мыслями, я уже подходил к дверям кабинета министра, когда заметил Виктора Суходрева — нашего блестящего переводчика, который в то время занимался проблемами стран в ведении Второго Европейского отдела. Мы оба шли к одному кабинету, но с разных сторон. «Что, и тебя тоже?» — спросил Виктор полушутя, полу сочувственно. «Похоже, что так, — ответил я, — но совершенно не представляю, что это может означать. А ты что-нибудь знаешь?» — спросил я его в свою очередь. «Да тоже ничего», — ответил он, в то время как мы уже входили с ним в знакомую нам приёмную комнату, где находились два небольших письменных стола, батарея телефонов (не для пользования посетителями!), несколько кресел и стульев.

Георгий Макаров, главный многолетний помощник Л. А. Громыко с вполне заслуженной репутацией жестокого хама и грубияна даже в отношении сотрудников высокого ранга, собирался входить в кабинет министра, когда мы появились на пороге приёмной комнаты. «Где, чёрт возьми, вы болтаетесь?!» — прошипел он сердито сквозь зубы в своей привычной манере вместо приветствия. «Министр уже сидит и ждёт вас. Давайте шевелитесь!» Макаров вовсе не намеревался услышать от нас каких-либо объяснений, да у нас, как ему было прекрасно известно, их не было и не могло быть, поскольку мы действительно явились по его вызову сразу. Он поспешно ввёл нас в кабинет министра и тут же, не говоря ни слова, вернулся в приёмную.

Андрей Андреевич Громыко, самый известный и долго служивший министр иностранных дел СССР, довольно вальяжно сидел в своем крупном кресле за гигантского размера письменным столом, на котором лежали очень аккуратно сложенные пачки документов вместе с впечатляющим рядом телефонных аппаратов бежевого цвета с гербом Советского Союза вместо обычного циферблата, что означало прямые линии связи (они были известны как вертушки) с высшими руководителями КПСС, правительства и государства.

Министр был одет в обычный для него тёмного цвета двубортный костюм, под которым контрастно выделялась белая рубашка с едва заметными тонкими полосками и широкоугольным воротником, выпускавшим на грудь довольно мрачного цвета старомодный галстук. Всё это вполне гармонировало с общим аккуратным, но подавляюще строгим обликом их хозяина.

На протяжении многих лет Андрей Андреевич проявлял примечательную последовательность в выборе своих тёмного цвета костюмов, галстуков, пальто и шляп, которые со временем стали ассоциироваться со своего рода кодексом моды одежды советских руководителей, приобретавшейся ими в специальном кремлёвском магазине-распределителе или по заказу тоже в специальной кремлёвской пошивочной мастерской. Этот специфический стиль, который его приверженцы координировали между собой путём молчаливого взаимного подражания, особенно резко бросался в глаза, когда руководители партии и правительства появлялись вместе целыми группами. Такие непреднамеренные групповые показы правительственной моды происходили, например, в таких случаях, как официальные праздничные демонстрации или военные парады на Красной площади, прибытия или отъезды своих и зарубежных высокопоставленных делегаций и т. д., которые можно было видеть по телевидению, в газетах и журналах, а также на специальных фотовыставках. Наблюдение этих сцен создавало впечатление, что перед глазами зрителя находится толпа неразличимых близнецов, действующих в унисон или повторяющих идентичные жесты друг друга.

Одним редким исключением из этого униформированного гардероба в случае А. А. Громыко была его любовь к костюмным рубашкам, которая зачастую не получала удовлетворения в монотонном кремлёвском ассортименте. Как министр иностранных дел он нередко выезжал за границу, что открывало перед ним возможности гораздо более широкого выбора рубашек. Однако в данной связи возникали две проблемы, которые превращались в настоящее препятствие при практическом использовании этого очевидного преимущества министра в вопросах одежды.

Наиболее неудобной из них было положение Громыко в качестве министра иностранных дел СССР, впоследствии в данном смысле усложненное его членством в Политбюро. Совершенно очевидно, что это делало абсолютно немыслимым для него личное хождение по магазинам в любом городе любой страны. Для обхождения этого препятствия просьбу о покупке можно было делегировать своей жене, когда она сопровождала его в поездке, или кому-то из доверенных сопровождавших его сотрудников. Но и в том, как и в другом случае, выполнить поручение к полному удовлетворению заказчика было очень непростым делом, если учесть то огромное разнообразие стилей, расцветок, форм и целого ряда прочих важных деталей, которые он не мог видеть.