Дневник мотоциклиста: Заметки о путешествии по Латинской Америке

Мы оставили мотоцикл в домике лесника, которого не застали, а сами решили забраться на холм, возвышающийся прямо над озером. Но приближался час обеда, а в наших котомках оставался только кусок сыра и кое-какие консервы. Над озером пролетела утка; Альберто, учтя все обстоятельства — отсутствие лесника, расстояние, на котором находилась птица, возможный штраф и т. д. — выстрелил: подбитая утка упала в воды озера. Мгновенно разгорелся спор: кому ее доставать. Я проиграл, и мне пришлось лезть в воду. Казалось, ледяные пальцы вцепились в мое тело, сделав невозможным даже самые простые движения, — характерное для меня удовольствие, которое я обычно испытываю от холода. Двадцать метров туда и столько же обратно, которые я проплыл за добычей Альберто, заставили меня страдать, как негра на Северном полюсе. Правда, жареная утка показалась нам настоящим деликатесом.

Взбодренные обедом, мы в пылу энтузиазма стали карабкаться на холм. И сразу же нашими навязчивыми и малоприятными спутниками стали слепни, которые кружили вокруг не отставая и не упускали момента кого-нибудь из нас ужалить. Подъем оказался мучительным, учитывая отсутствие соответствующего снаряжения и нехватку опыта, но после нескольких изнурительных часов мы взобрались-таки на вершину, откуда, к нашему разочарованию, не открывалось никакого восхитительного вида; соседние холмы закрывали все. Во всех направлениях, куда ни брось взгляд, торчал еще один холм, застивший все остальное.

После нескольких мгновений буйного ликования (не без самоиронии) на снегу, неровно покрывавшем вершину холма, мы принялись спускаться, поторапливаемые надвигавшейся ночью.

Сначала все шло гладко, но затем речка, по руслу которой мы начали наш спуск, превратилась в бурлящий поток, дно было усеяно скользкими камнями, идти по которым было совсем непросто. Нам пришлось держаться росших по берегам ив, пока наконец мы не добрались до предательски запутанных тростниковых зарослей. Темная ночь доносила до нас несметное множество будоражащих звуков, и казалось, что каждый сделанный шаг проваливался куда-то в пустоту. Альберто потерял свои гетры, а мои «водолазные» брюки превратились в лохмотья. В конце концов мы добрались до деревьев, и здесь каждый шаг приходилось делать с величайшими предосторожностями, поскольку тьма была непроглядная, а наше шестое чувство обострилось настолько, что каждую секунду нам мерещилась бездна.

После казавшихся бесконечными часов, когда мы вновь вступили на глинистые берега речки, впадавшей в Карруэ, деревья почти сразу же кончились, и мы вышли на равнину. Огромный, посеребренный появившейся в небе луной олень мелькнул над ручьем и скрылся в чаще. Встреча с «природой» чрезвычайно нас взволновала: мы шли робко, медленно, боясь нарушить покой святилища диких зарослей.

Мы перешли вброд узкий поток, оставивший на наших икрах неприятное ощущение от прикосновения все тех же ледяных пальцев, и добрались до хижины лесника, чье горячее гостеприимство было тут же подкреплено горячим мате и несколькими шерстяными одеялами, под которыми мы и проспали до следующего утра. Когда мы проснулись, было 12.35 дня.

Мы медленно проехали по дороге, окружающей озера, живописный вид которых, по сравнению с Карруэ, был более разнообразен, и наконец добрались до Сан-Мартина, где дон Пендон заставил каждого из нас взять по десять песо за работу, прежде чем двинуться курсом на юг.

Дорогой семи озер

Мы решили направиться в Барилоче по маршруту, обозначенному как «семь озер», поскольку ровно столько их окружает дорогу до въезда в город. И, как всегда, первые километры мотор «Богатыря» работал размеренно и спокойно, и нам удалось избежать сколько бы то ни было серьезных технических неполадок, пока, ввиду надвигавшейся ночи, нам не пришлось прибегнуть к старой уловке — истории о разбитой фаре, — чтобы заночевать в домике дорожного смотрителя, тем более что холод этой ночью резко усилился. Видимо, наше присутствие оказалось столь притягательным, что вскоре заявился еще один посетитель — попросить какое-нибудь одеяло, потому что они с женой, расположившиеся на 6epeiy озера, совершенно замерзли. Мы выпили мате в компании стоической пары, которая в палатке, со скудным багажом, полностью умещавшимся в заплечных мешках, жили на берегах озер уже бог весть как давно. Из-за этого у нас едва было не выработался комплекс неполноценности.

Мы возобновили путь, огибая озера разной величины, по берегам которых высились девственные леса; природные запахи ласкали наши ноздри; тем не менее приходилось сталкиваться с весьма неожиданным и еще менее приятным фактом: за удивительной красоты поворотом вдруг открывался аккуратный домик, окруженный ухоженным садиком. Скользящий по окружающему пейзажу поверхностный взгляд почти перестает воспринимать приевшееся однообразие окружающего, если не проникнется самим духом дикой природы, для чего необходимо пробыть в этих местах несколько дней.

Наконец мы доехали до северной оконечности озера Науэль Уапи и расположились на ночлег на его берегу, довольные и наевшиеся до отвала жарким. Но как только мы вновь пустились в путь, на заднем колесе обнаружился прокол, поэтому пришлось остановиться и начать борьбу с проколотой камерой: каждый раз, поставив заплату, мы умудрялись проделать дырку в другом месте, пока наконец у нас не кончились заплаты и нам не пришлось ждать ночи там, где мы встретили рассвет. Австрийский фермер, в молодости бывший автогонщиком, разрываясь между желанием помочь товарищам по несчастью и страхом перед хозяйкой, предоставил нам приют в заброшенном бараке. На своем ломаном языке он рассказал, что в здешних краях водится чилийский тигр.

— А чилийские тигры, они злые! Бросаются на человека без всякого страха, и грива у них длиннющая и светлая.

Запирая дверь, мы обнаружили, что закрывается только нижняя часть — как в лошадином стойле. В головах у себя я положил револьвер, на случай, если чилийский тигр, чья тень витала у нас перед глазами, вздумает нанести нам неурочный визит посреди ночи.

Уже светало, когда я проснулся оттого, что кто-то царапается в дверь. Альберто рядом со мной весь обратился в слух. Я сжал рукоятку револьвера со взведенным курком, чувствуя, как пара светящихся глаз в упор смотрит на меня из тени деревьев. По-кошачьи, распрямившись как пружина, черное массивное тело метнулось вперед, стараясь протиснуться в верхнюю часть двери. Что-то инстинктивное, рвущее путы разума, заставило меня спустить курок; гром выстрела на мгновение сотряс стены барака, в отверстии появился свет зажженного фонаря, послышались отчаянные, обращенные к нам крики, но мы робко притихли, понимая их причину, и уже различали оглушительные вопли хозяина дома и истерические рыдания хозяйки над трупом Боби — противного, вечно ощеренного пса.

Альберто поехал в Ангостуру, чтобы все уладить, а мне пришлось, дожидаясь его, провести ночь под открытым небом, поскольку нельзя было просить приюта в доме, для обитателей которого мы были убийцами. В конце концов приют предоставил мне дорожный обходчик, и я устроился на открытой кухне рядом с мотоциклом и приятелем обходчика. В полночь я услышал шум дождя и встал, чтобы прикрыть мотоцикл брезентом, но перед этим, раздраженный колючей подушкой, решил включить зажигание, производя выхлопы, и тут мой товарищ по комнате проснулся, вскинулся, но, так ничего и не поняв, снова затих. Я угадывал очертания его тела, застывшего под одеялами, руку, сжимавшую нож, и почти неслышное дыхание. Учитывая опыт прошлой ночи, я решил не спать, боясь получить удар ножом, если только навязчивые миражи не были характерной особенностью здешних мест.

Вечером следующего дня мы прибыли в Сан-Карлос-де-Барилоче и устроились в помещении Национальной жандармерии, ожидая, пока баржа «Скромная Победа» не отбудет к чилийской границе.

Я — крылатое дерево на ветру…

Мы сидели на тюремной кухне, защищенные от бури, бушевавшей снаружи. Я словно читал и перечитывал письмо, которого попросту не могло быть. Так, без всякой видимой причины, разом рушились все мои мечты, связанные с возвращением в Мирамар. Мной овладела безмерная усталость, и я, как сквозь сон, слышал веселую болтовню бродяги-арестанта, который, пользуясь невежеством окружающих, как фокусник из цилиндра, вытаскивал на свет тысячу странных, экзотических историй. Я прислушивался к веренице горячих, живых фраз, пока все остальные склонились, ловя каждое слово, а передо мной, как в далеком тумане, маячил доктор-американец, с которым мы познакомились здесь, в Барилоче. Он сказал: «Уж коли вы решили куда-то добраться, то доберетесь — вы ребята именно из того теста. Но мне кажется, что вы останетесь в Мексике. Чудесная страна».