Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Ещё один случай, связанный с принципами поэта. Однажды я задумал провести на страницах «Литературной России» обсуждение стихов одного провинциального автора. И мне очень хотелось, чтобы в разговоре принял участие Кузнецов. При разности в почерке мне казалось, что Кузнецова в книгах провинциала зацепят его оригинальные философские воззрения и необычная стилистика. Но я допустил ошибку: передавая Кузнецову рукописи, сказал, что один из сборников провинциала отметил и похвалил Иосиф Бродский. Я не думал, что упоминание имени нобелевского лауреата вызовет у Кузнецова изжогу. Ему даже расхотелось предложенные книги брать в руки. Он считал: Бродский ведёт в тупик. Я насилу уговорил его всё-таки полистать рукописи. Но настроение уже было создано. Наутро я получил книги назад с оценкой, что всё это — очень плохо.

Увы, в последние годы Кузнецов замечал и поддерживал в основном лишь своих подражателей и подхалимов. Я не очень-то разделяю многие взгляды на современную литературу одного из нынешних руководителей Союза писателей России Николая Переяслова, но, думаю, он прав, когда написал: «Будучи (может быть, даже втайне и для себя самого) интуитивным предтечей и первопроходцем российского постмодернизма, Юрий Поликарпович фактически к любому из попадавшихся ему на глаза литературных произведений относился единственно как к сырью для своего персонального поэтического творчества» («Вертикаль. XXI век», 2005, выпуск 14). Во всяком случае, доля правды в этих размышлениях, безусловно, есть.

Но это уже к быту не имеет никакого отношения.

Напоследок отмечу: в 1990 году поэту за сборник «Душа верна неведомым пределам» была присуждена Государственная премия России.

Умер Юрий Кузнецов 17 ноября 2003 года в Москве. Похоронили его на Троекуровском кладбище.

Мария Аввакумова. Последнее тепло

С ЕГО уходом для меня словно бы ушло последнее тепло. Он был — и я ощущала себя на земле богатырей. Он был — и казалось, мы даже в одиночку горы свернём. И ничто не было страшно. Ведь ЕМУ не страшно, сказавшему: «Вожди — подо мною». И я его понимала, сама умудрившаяся прожить почти целиковую жизнь с этим горделивым настроем: у вождей — своя жизнь, у меня — своя.

Между людьми есть отношения, продиктованные дружбой, влюблённостью, разными житейскими обстоятельствами. А есть что-то другое, когда сразу и не объяснишь, что вас спаяло. Но понимаешь — это драгоценно, это нельзя терять ни при каких обстоятельствах. Может, это подсказка нагоревавшейся души?

На протяжении нескольких лет я имела счастливую возможность так или иначе пересекаться с Юрием Кузнецовым: и когда изредка звонила ему в редакцию и ещё реже — домой, и когда забегала в редакцию, чтобы оставить подборку или забрать вышедший журнал. Я могла бы делать это гораздо чаще, но… Теперь жалею.

Рассказывать о Юрии Кузнецове — безусловном, первейшем поэте двух-трёх последних десятилетий русской литературы и русской истории, мне трудно: большая боль молчалива. Да и имею ли я право?.. Я в этом не уверена. На умерших, на ушедших в иные пределы, у нас ещё меньше прав, чем на живых. Может, он сам подаст знак, как это было не раз здесь, на земном плане.

Вот, например, одно из наших самых первых пересечений: 1995 год. Звонок телефона. В трубке густой мужской голос. Назвался. Приглашает зайти в издательство «Советский писатель» и взять трёхтомник Афанасьева, бесплатно, от него в дар. Я, понятно, поблагодарила, но пошла не сразу; когда пришла, стопки с томами почти истаяли. Взяла что осталось. Драгоценный труд Афанасьева по славянской культуре безошибочно поручили отредактировать именно Юрию Кузнецову. Он, понятное дело, вложил в это издание всё старание, всё внимание и потом с явным удовольствием делал эти роскошные подарки. Дарил — «чтобы прочитали»… И сам он в очень и очень многом «из шинели» Афанасьева, из его «Поэтических воззрений славян на природу». В этот раз никакого разговора между нами не было. Я взяла книги и, поблагодарив, ушла.

Следующий звонок от Кузнецова последовал только через пару лет: он начинал работать в журнале «Наш современник». Умер Геннадий Касмынин, ведший отдел поэзии в самое, думаю, тяжёлое для патриотического журнала время (почти все отпрянули, то ли испугавшись, то ли пережидая. А мы с Олей Гречко именно тогда впервые принесли стихи в «Наш современник»…).

Внешнее впечатление о человеке тоже интересно и важно. Помню Юрия Кузнецова в оранжевом пиджаке (он не без лёгкого юмора рассказывал мне, как и по какому случаю его приобрёл). Помню в сиреневом длинном плаще, и в другой раз — у Литинститута, куда я иногда ходила на его лекции, в экстравагантном подобии бушлата, и в не менее удивительном головном уборе. Он не был чужд игры, артистизма. Жаль, что я не сразу догадалась прихватывать с собой фотоаппарат.

«В столетии я друга не нашёл», — это, такое понятное мне, признание он сделал давно. От этого чувства горько, но к нему привыкаешь и невольно сублимируешь энергию в другое, в другом направлении. «Искал я святости в душе…» — это духовный труд поэта в последние годы жизни: поэма «Путь Христа», «Сошествие в ад», одна из последних подготовленных им поэтических подборок в № 10 «Нашего современника» — замечательные стихи протоиерея Вячеслава Шапошникова из Костромы. А сам он… до последнего края крепко держался за верный посох: «Нет! Я не спился, дух мой не убит, и молится он истинному Богу».

…Но нагрузка на сердце была колоссальная. Подумайте только — почти каждый день быть чтецом потока стихов со всей России о её бедах, боли и скорбях; ведь русский поэт не способен превратить поэтическое слово в игрушку-погремушку…

Я старалась его щадить, не навязывала себя. Хотя в той полосе полнейшей изоляции от всех и вся очень хотелось просто человеческого голоса, пусть и такого, немногословного, обрывочного, не допускающего «распускания соплей», то есть не очень-то пожалуешься на жизнь. Однажды именно с этим голосом произошла казусная история. А время было такое подлое — самый разгар тёмных страстей и помыслов. В телефонную трубку можно было услышать о себе разное, да ещё и охотники за одинокими и беззащитными были всегда рядом… Как раз было средоточие такого — на меня — телефонного наступления. Услышав в трубке низкий, неразборчивый, далеко не ласковый голос, я его просто куда-то послала… А это, как оказалось, был Юрий Поликарпович. Но он, слава Богу, всё понял как надо и попросил жену перезвонить мне, а потом уж говорил сам.

Когда он взялся составить мне мою скромную книжку (стихи не выходили десять лет), тогда наше общение загустело. И отношения значительно растеплились. Я, съездив на северную родину, привезла много фотографий. Он восхищался нашими лесными просторами. Увидев на старых фотографиях моих предков: отца, дядьёв, — тоже восхитился, назвав орлами. Никому до него здесь, в Москве, не были интересны мои предки, мои корни. Нет, он был очень внимательный, очень зоркий человек, но не всё хотел видеть.

Сейчас мне думается, что Юрий Кузнецов относился ко мне по-особенному, давал моим стихам зелёную улицу, словно грех за кого-то замаливал, словно вину чувствовал. Но его вины передо мной не было. А моя и наша — есть. Остаётся.

Готовился к 60-летнему юбилею. Предложил в нём участвовать. У меня же в таких делах практики никакой. Но отказываться — верх неуклюжести. Юбилей — это речи, подарки… Пытаюсь выяснить, какой бы подарок он предпочёл.

— Лучший подарок один — ваши хорошие стихи.

(«Ваши» — то есть всех его авторов.)

К юбилейному вечеру я готовилась, очень волнуясь. Исписала для своего выступления много страниц. Но сказала со сцены Большого зала Дома литераторов совсем другое, о чём нисколько не жалею. Жаль только, что не прочла восьмистишие, которое Юрий Поликарпович слышал от меня по телефону. Вот это: