Воспоминания о людях и событиях моей жизни

Моей бабушке Марии Владимировне пришла в голову мысль спросить молочницу‚ которая с дореволюционных лет привозила ей молоко, нет ли у них в Давыдкове какой-либо работы. Давыдково в то время было подмосковной деревней, а сейчас оно – неплохой московский район. Оказалось, что в Давыдкове есть артель по изготовлению детских игрушек и там требуются рабочие. Мама туда поехала и "О, счастье", ее, человека знающего три иностранных языка, приняли на эту работу, причем трудиться можно было дома, что для мамы тоже было важно. Очень хорошо помню, как мама привезла инструменты – плоскогубцы и исходные материалы, из которых мы с ней вдвоем стали делать убогие погремушки. От этой работы у нас обоих возникло только чувство унижения, но мы делали игрушки года два.

В конце 1937 года мы неожиданно получили письмо... от отца, хотя он был лишен права переписки, письмо это дошло до нас чудом. Когда отца везли на Колыму, ему удалось на какой-то станции просунуть листок бумаги с письмом и адресом в щель пола теплушки, и этот листок нашел добрый человек, который положил письмо в обычный конверт, надписал адрес, и письмо дошло до нас. Не перестаю благодарить этого человека за доброе дело. Это письмо мама побоялась сохранить, так как не была уверена в том, что ее тоже не арестуют и не будет повторного обыска. Многих жен "врагов народа" тоже арестовывали. В письме отец написал, что его арестовали по доносу сослуживца Богданова и близкого товарища Юрия Борисовича Малевского. С последним мы дружили домами и бывали у них, там рос их сын, мой ровесник, тоже Андрей. После войны Малевский-старший имел наглость к нам зайти, но мы с мамой резко дали понять, что разговаривать с ним не хотим. В письме отца еще было написано, что его обвинили в контрреволюционной деятельности, и особое совещание (тройка) НКВД назначила ему 5 лет заключения с отбыванием срока в лагерях на Колыме в Магаданском крае. Больше никаких писем мы от него никогда не получали. Все места в архипелаге ГУЛАГ считались страшными, но Колыма была особо жестоким и самым отдаленным от "материка" пунктом ГУЛАГа. Там добывали золото, олово, уран, заготовляли пиломатериалы. Зима на Колыме - страшное время. В воспоминаниях В.М. Шаламова говорится, что зимой там морозы достигают –60 С° и не бывает выше 25 – 30° мороза, а лагерное начальство выгоняло заключенных на работу при температуре 40 –50 С°. Продолжительность жизни там большинства заключенных не превышала нескольких месяцев и они превращались "в лагерную пыль" [6]. Еще одно, "роковое", письмо мы получили в начале зимы 1941 года из Московского ЗАГСа, в котором приглашали маму придти получить свидетельство о смерти мужа. Очень хорошо помню, как она рыдала. Очевидно, НКВД поручало районным ЗАГСам выдавать свидетельства о смерти по месту жительства заключенных до ареста. На этом история жизни моего отца закончилась, но память о нем хранило много людей, которые его знали: я с мамой, его сестры, его племянники: Веточка Зеленская, Борис Гокке‚ Галя Спорышева, Елена Андреева.

Глава 3. Школьные товарищи и ребята с нашего двора

В школу меня отдавать мама не спешила. Поэтому в нее я пошел, когда мне было девять лет. Записали меня в новую школу №46. Постройка этой школы к 1 сентября 1936 года не закончилась и поэтому с нами, первоклассниками, занимались в разных местах: в музыкальном училище на Пречистенке, в других школах во вторую смену, в библиотеке и т.п. Нормальные занятия в новой школе начались после новогодних каникул. Первую учительницу я не запомнил. А вот потом классным руководителем была Серафима Владимировна Харькова. Она была талантливым педагогом. Мама с ней тоже подружилась, и она бывала у нас дома после войны.

В 1937 году, после того как арестовали отца, я очень волновался, как пойду в школу, как к этому отнесутся ребята и учительница. К счастью, все прошло хорошо, все как будто этого и не заметили. Очевидно, это событие случилось не только со мной. Из одноклассников запомнились несколько человек: Ваня Куликов, с которым мы играли после уроков у меня и у него дома. Он жил в Денежном переулке, в доме, где сейчас Чилийское посольство. После войны я его не нашел, кажется, он погиб в Прибалтике. Друг к другу домой мы еще ходили с Володей Катышевым; после войны перезванивались с Колей Лаврентьевым, с которым вместе учились в начальной школе, но дружба не завязалась. Из девочек помню Светлану Лещенко, Нину Бабанову. Вместе с ребятами мы любили слушать по радио репортажи Вадима Синявского о футбольных матчах. И вот однажды, "О, чудо", один из маминых знакомых подарил мне билет на стадион "Динамо", на игру сборной СССР и Болгарии. После посещения стадиона я стал настоящим футбольным болельщиком.

В то время одной из лучших команд был "Спартак", поэтому мои симпатии обратились к этой команде, и остаются такими же по сей день. До сих пор помню довоенный состав футбольной команды "Спартак". В воротах стоял Жмельков, линию обороны занимали братья Соколовы, в нападении играли Семенов, Глазков, Протасов, Степанов и др. Особенно хочется отметить братьев Старостиных: Александра, Николая, Андрея и Петра Петровичей. Они сыграли важную роль в организации и укреплении команды и сами успешно играли. К сожалению, в 1942–1955 годах они подвергались необоснованным политическим репрессиям. В те годы в газете "Пионерская правда" печатали с продолжением главы из повести А.Н.Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". Это был, по существу, первый детектив, который публиковался в СССР. Я с нетерпением ждал, когда в почтовый ящик опустят новый номер газеты, и взахлеб читал о событиях, разворачивающихся с инженером Гариным.

Самым большим удовольствием в мои детские годы было гулять во дворе дома. Клич со двора "Андрей, выходи гулять" – и мало что могло пересилить мое желание стремглав нестись по лестнице вниз, во двор. Лучшими моими товарищами были ровесники – Сергей Ионов и Коля Егоров. Дружба с ними продолжалась много лет, особенно с Сергеем, почти до его кончины. Среди девочек ближе были ровесницы Галя Каптель (двоюродная сестра), Таня Мамаева и Ира Полушкина. Развлекались с нами на равных ребята и помладше – Дима Егоров, Миша Таненбаум, Лида Новикова. Играли в прятки, мяч, снежки и др. Когда во дворе, в помещениях бывших конюшен, были дровяные сараи, то в них можно было спрятаться так, что никто и ни за что не найдет. После того, как в 1939 году в доме было сделано центральное отопление и сараи превращены в гаражи, прятаться стало труднее. Зато появилось другое развлечение – перестукиваться друг с другом по трубам отопления. Мы с Колей Егоровым жили друг над другом так, что перестукивались очень часто и были выработаны звуковые сигналы, обозначающие определенные действия. Много играли в мяч: лапту, штандер и пристеночные пятерочки и десяточки: в них, бросая мяч в стенку, надо было сделать определенные фигуры и затем поймать мяч. Играли также в салочки, классики (прыгать на одной ноге по нарисованным квадратам) и др. Зимой снег из переулка свозили во двор, и любимым занятием являлось сооружение снежных крепостей, снежных баб и просто играли в снежки. Новогодние елки до 1934 года были запрещены как религиозный обряд. Однако мама все же покупала и наряжала елку, но завешивала окно, чтоб с улицы никто не увидел, что у нас есть. В 1935 году лично Сталин разрешил праздновать Новый год и ставить новогодние елки.

Летом на Черном дворе (за домом) копали клумбы и сажали цветы, а потом их поливали. Очень любили прыгать рядом с дворником дядей Васей, который поливал тротуары и мостовую переулка водой из шланга. Он периодически направлял шланг на нас, и это вызывало бурю визга. Летом по дворам ходили старьевщики, которые в обмен за старое тряпье и еще что-то давали бумажные мячики на резинке и пищалки "уйди-уйди". Когда были поменьше, на праздники 1 мая и 7 ноября взрослые устраивали во дворе ребячью демонстрацию с флажками и выдачей кулечков со сладостями. Но летом двор пустел – большинство ребят уезжало либо на дачу, либо в деревню к родне, либо в пионерские лагеря.