Большая Медведица

— Да не, Толяха, спасибо, конечно, за помощь, но в твою контору мне нельзя.

— Почему? — удивился Волчок.

— Водочку втридорога продаешь пролетариям? Продаешь. Людей обижаете? Обижаете. Вот за грехи эти вашему брату и ломают хребты на пересылках.

— Я не такой, — густо покраснел Толян.

— Да не обижайся, я не лично тебя имею в виду, а просто объясняю, почему на тачке вкалывать не буду, — разразился смехом Олег.

— Ты че? — скосил глаза Волчок.

— Анекдот слушай. Валяется на куче хвороста цыган и мечтает — вот украду кобылу, она жеребенка принесет…

— А я залезу на него и как помчусь, — перебил отца цыганенок.

— Ну-ка, спрыгивай, — врезал ему цыган плеткой, — а то запалишь жеребенка.

Теперь давился смехом и Толян.

Святого приняли на работу автослесарем с последующей отправкой на курсы водителей. Завтра надо было проходить медкомиссию, и он попросил мать разбудить его пораньше. Довольный и уставший от такого удачного дня, Олег еще долго не мог уснуть. Следующий, слегка морозный день, начался тоже неплохо, и после обеда в медицинской справке не хватало только одной подписи — психиатра. Очередь двигалась медленно и Святой начал переживать, что сегодня уже не попадет на прием к врачу. Наконец, белая дверь кабинета открылась, выпуская пожилую женщину.

— Вы следующий? — пригласила медсестра Олега.

— На что жалуетесь? — наверное, простуженным голосом спросил седеющий врач.

— К счастью ни на что, комиссию на водительские курсы прохожу.

— Судимый?

— Не понял?

— В тюрьме, говорю, не сидели?

— Боже упаси.

— Военный билет, — не отрываясь от писанины, потребовал психиатр.

— Он у меня в военкомате, — холодея, начал врать Святой, вспоминая жирную печать на второй страничке «невоеннообязанный».

— Руки, пожалуйста, покажите, — попросила медсестра. — Ой, Владимир Сергеевич, у него все предплечья исполосованы, места живого нет, он, видимо, вены вскрывал, да не раз.

«Не пролезло», — раскатывал Олег рукава свитера, — «хорошо, что я вам, бляди, свою фамилию не назвал, теперь придется вместо себя кого-нибудь вам подставить».

В полуподвальном помещении поликлиники сухонькая гардеробщица, подавая Святому его ветхую куртешку, поинтересовалась: — Вид у тебя, сынок, болезненный, да без шапки ты еще. Далеко живешь-то?

— Не волнуйся, мать, меня и атомной бомбой не убьешь. Психиатр на комиссии забраковал. На шофера хочу выучиться, а, видишь ли, нельзя, морда у меня вроде как тюремная.

— Ну-ка давай сюда справку свою. Внучка моя, Юлька, у этого хрыча медсестрой старается, я ей сейчас хвоста накручу. Ты, милок, постереги пока мое хозяйство, — и, мягко шаркая домашними тапочками по мраморным плитам лестницы, старушонка стала подниматься вверх. Минут через пятнадцать довольная и запыхавшаяся от быстрой ходьбы она вернула Олегу справку.

— Все, сынок, даже и поругаться, толком не удалось. Добрый он, Владимир Сергеич. Иди, говорит, старая, иди, и печать, не глядя, шлепнул.

— Не знаю, как вас и благодарить, чудная женщина, для меня это не просто заключение медкомиссии, а путевка в жизнь.

Слесарем Святой отработал всего две недели, и его отправили в автошколу. Неожиданно для себя он попал учиться в одну группу с Весной, который парился когда-то с ним на малолетке в Новосибирске. Судимых в школе набралось восемь человек и как на подбор все непьющие и строго соблюдающие дисциплину не потому, что были овечки божьи, а потому, что сильнее других учеников жаждали получить водительские удостоверения. Каждый понимал, что «проносить» нельзя, отчислят.

Зима летела быстро. К учебе Олег относился серьезно и занятий не пропускал. Утром в школу, вечером домой. Зубрил уроки и времени на вылазки в город просто не было. В мае, когда черемуха под кухонным окном, словно невеста нарядилась в белое душистое платье распустившихся лепестков, Святой, сдав все экзамены на «отлично», наконец-то получил долгожданные черно-красные корочки шофера. Теперь каждое утро Олег наскоро завтракал и уходил на поиски работы, возвращался домой поздно и каждый раз все мрачнее и мрачнее. Трудовой книжки не было, а без стажа его никуда не брали. Вот и сегодня он пришел, не солоно хлебавши. Буркнув что-то нечленораздельное матери, позвавшей его ужинать, Святой прошел к себе в спальню и, скинув кроссовки, растянулся на кровати.

— Можно к тебе? — приоткрыл дверь Эдик.

— Вваливайся, братан.

— Что такой грустный?

— Проблемы.

— Расскажи, может, помогу чем.

— Ты что ли, булка с маслом? Ладно, не дуйся, настроения нет.

— Как ты думаешь, какой возраст лучше всех? — неожиданно спросил Эдька.

— Вопрос, конечно интересный. Думаю, как у меня, а что? — набежала на хмурое лицо улыбка.

— Да влюбился я, не рано, а?

Олег с интересом повернулся к брату.

— Ну, давай, выкладывай, что там у тебя за роман.

— А вот ты мне про свою девушку расскажи, потом я, идет?

— У меня с этим делом попроще. В четырнадцать лет уже срок мотал. Влюбиться было просто не в кого, — рассмеялся он, — а сейчас мне многие девчонки нравятся, но что такое любовь я, наверное, еще не понял.

Мелодично запел звонок.

— Наверное, к тебе, — Эдик пошел открывать дверь.

На пороге стоял высокий, худой мужчина.

— Олег дома? — вежливо спросил он.

— Заходите, — Эдька пропустил его в прихожую, — идите вон в ту комнату, Олег там.

— Здорово, Святой. Не узнаешь?

— Узнаю, Толян, — друзья обнялись, — ты ведь только со сковородки спрыгнул, а волосы, почему такие длинные?

Толян взял себя правой рукой за волосы и поднял над головой парик. Братья, не сговариваясь, брызнули смехом. Перед ними стоял лысый скелет в синей футболке и потертых штанах.

В свои тридцать пять лет Леончик пятнадцать успел оттянуть по зонам, но, не смотря на это, разговаривал всегда и со всеми культурно. Ему это нравилось.

— Толян, как от тебя люди не шарахаются? Ведь у тебя на морде написано, что ты — бандит, — веселился Святой.

— Вот поэтому я его и ношу, чтобы какая-нибудь старушка не получила инфаркт. А вы, молодые люди, ведете себя не очень прилично, ржете над пожилым, лысым человеком, — продолжая каламбурить, Леончик присел к зеркалу и стал пристраивать парик на голову, — говорят, ты на шофера выучился?

— Есть такое дело. Да только без стажа никуда не берут.

— Что я слышу, друг мой? Ты расстроился из-за того, что тебе не дают пахать? Олег, в этом обществе батрачить нам противопоказано. Тяжелый труд — это ужасно. Бросай ты это грязное дело, мы — каторжане и должны воровать. Правильно, я говорю, молодой человек? — обратился к Эдику Толян.

Младший брат Святого, ошарашенный только что услышанным, не знал, что ответить.

— Льешь вроде правильно, но в тюрьму меня пока не тянет — хлеба белого не наелся, — Олег уперся руками в подоконник и смотрел на улицу.

— А ты случайно не женился? — поинтересовался Леончик.

— Пока нет.

— Ну, ладно, братцы, до хаты дуну. Забегайте, я от вас недалеко живу.

— Олега, это кто такой? — спросил Эдик.

— Золотые руки, рисует, лепит, маски режет, ворует. Когда все успевает — не знаю.

— Он нас в гости звал, как пойдешь, меня не забудь.

— Ладно, договорились. А теперь шлепай к себе. Я спать хочу.

Разбросав по старенькому дивану, застеленному клетчатым пледом, тощие руки и подпрыгивая босой ногой с желтым ногтем на большом пальце, Толян размышлял о смысле бытия своего на этом вечно крутящемся шарике. От мысли умной его оторвал затрещавший дверной звонок. Резко подбросив татуированное тело на скрипнувших пружинах диванного матраса, он подлетел к трельяжу и, шустро напялив на свой голый череп каштановый парик с длинными, почти до плеч волосами, критически осмотрел себя в зеркале и только потом пошел отворять двери.

— Боже мой, какие люди, — впуская гостей в тесную прихожую, радостно заговорил Толян, — каким ветром, братья лихие, вас ко мне занесло? Валите в зал, я пока чайник на печку брошу.