Дело, которому служишь

Звонарев снизился и, став слева у Полбина, поднял руку: "Давай перебираться через эту стенку". Полбин отрицательно покачал головой: "Не к чему зря рисковать". В ответ Звонарев сделал жест, означающий "как хочешь", и упрямо полез вверх. Скоро он скрылся в облачности. Полбин продолжал лететь на прежней высоте.

Встречный ветер мчал с запада мощное грозовое облако. Его темносинюю клубящуюся массу изредка распарывали молнии. Ослепительно сверкая, они возникали на уровне борта самолета и уходили вниз, к земле. Какая-то деревушка промелькнула в сизом туманном просвете. Единственная улица была пустынна, только на околице девочка гонялась за теленком.

Полбин подумал: там, внизу, все замирает при вспышках молний, а он здесь видит их рождение, видит начало блестящих ломаных линий, вонзающихся в землю...

Он вдруг почувствовал себя сильным и хитрым. Это был момент, когда из восхитительного ощущения бесстрашия рождается победа над опасностью. Нет, он не станет перебираться через эту черную стену. Никто не знает, как она высока и какие сюрпризы ждут на этом пути. Он обойдет ее и выйдет у нее за спиной, покажет ей язык.

Разворачивая самолет, Полбин почувствовал, как лицо больно укололи острые иглы. Начался дождь. Лакированные поверхности крыльев заблестели.

Он поправил очки и, ощущая всем телом, как яростно напирает на него грозовая туча, продолжал вести самолет вдоль нее. Только бы опередить, выскочить к ее оконечности раньше, чем она подойдет вплотную.

Хлынул настоящий ливень. На полу кабины появились струйки воды.

Вобрав голову в плечи, не отводя глаз от приборной доски, Полбин продолжал лететь тем же курсом.

А на запасной площадке в это время тревожно поглядывал в небо Федор Котлов. Десять минут назад пронесся шквальный грозовой ливень. Мокрая молодая трава ярко блестела, вода хлюпала под ногами, но грунт остался твердым, пригодным для посадки. Федор, не обращая внимания на промокшие сапоги, похаживал вдоль посадочного Т и то и дело поправлял концы полотнищ, загибаемые ветром. Он собрал уже все камни, какие только оказались поблизости, и придавил ими полотнища. Несколько раз он направлялся к палатке с телефоном, но, взглянув на часы, возвращался: время еще не вышло.

На востоке, откуда должны были прилететь Полбин и Звонарев, было темно. Ветер дул в ту сторону, туча двигалась навстречу самолетам, но как далеко она ушла, определить было трудно. Нельзя было также определить высоту облачности. Сколько - две, три тысячи метров? Может, такая высота, что У-2 и не переберется через тучу? Значит, сверху ждать самолетов нечего, а в обход ни Полбин, ни Звонарев не пойдут, оба горячие и упорные. Да и неизвестно, сколько обходить надо, вон как она расстелилась, на половину горизонта. Федора окликнули из палатки:

- К телефону!

Говорил Рубин. Он сказал, что к аэродрому с запада идет грозовой фронт, и спросил, прибыли ли самолеты. Ответ Котлова удивил его. Видимо не желая обнаружить тревоги, он сказал:

- Ничего, притопают. А вы мне докладывайте через каждые десять минут. Но сам позвонил несколько раньше и сообщил:

- Звонарев израсходовал горючее и вернулся. Полбина нет. - Помолчал, подул в трубку и добавил: - Следите и докладывайте. Если через полчаса не будет, вылечу на его розыски по маршруту.

Котлов положил трубку на зеленый ящичек полевого телефона и вышел из палатки. Небо над головой совсем очистилось от облаков, а на востоке продолжала стоять темная стена. Узкая светлая полоска, отделяющая ее от горизонта, была подернута косой штриховкой дождя.

Вслед за Федором вышел техник Терещенко, пожилой, уже за сорок, человек со впалыми, плохо выбритыми щеками и глубокой круглой ямочкой на подбородке. Он начал служить в авиации еще во времена Нестерова, был мотористом на первом в мире четырехмоторном бомбардировщике "Илья Муромец". По давней привычке Терещенко часто называл самолет "аппаратом" и особенно любил вворачивать в разговор словечко "данный". Поучая молодежь, он говорил: "обратите внимание на данный винтик" или "данная трубка служит..." Курсанты прозвали его "товарищ Данный". Он знал об этом и не обижался. У него было две страсти: объяснять устройство самолета и рассказывать о разных случаях из жизни летчиков.

Видя, как волнуется молодой инструктор, Терещенко заговорил:

- А вы не беспокойтесь. Прилетит. Матчасть нынче хорошая, в воздухе не разломается. Не то, что было когда-то, вот как вы еще пешком под стол ходили.

Федор, не оборачиваясь, продолжал смотреть на небо, на уходившую все дальше тучу, в темной глубине которой изредка вспыхивали молнии. Техник стоял у него за спиной и говорил:

- И летчики сейчас не те. Все наш брат - рабочий да крестьянин, крепкой кости люди. А раньше кто был? Дворянчики разные, белоручки. Хлипкий народ. Помню, у нас году в четырнадцатом был такой случай. Приказали мне вырыть земляночку для хранения бидонов с касторкой - тогда как авиамасло она употреблялась. Копаюсь я понемножку и слышу вдруг голос: "Эй, кому могилу роешь?" Кто спрашивает, мне не видно, по голосу дружка своего признал, моториста, и говорю: "Может, и тебе, почем знаю". А когда поднял голову вижу, ошибся. Стоит надо мной летчик, поручик князь Валевский. Сапожки лакированные, тросточка и перчатки в руках. Замахнулся на меня: "Ух, ты, хам, мне ведь сегодня лететь!" Сплюнул и пошел. И представьте себе, действительно гробанулся данный князь на посадке... Да что вы беспоко...

Техник оборвал себя на полуслове, так как Федор порывисто повернулся и пошел в палатку. Покрутив ручку телефона, он вызвал Рубина:

- Докладывает летчик-инструктор Котлов...

- Прилетел? - донесся голос. У Котлова дрогнуло сердце: втайне он надеялся, что Полбин, как и Звонарев, вернется на аэродром школы. Теперь оставалось предположить одно из двух: либо Полбин попал в грозовую облачность и крылья его самолета, брошенного могучим воздушным потоком, сложились, как у стрекозы, когда она сидит на подрагивающем листе дерева. Либо Иван совершил вынужденную. Мог скапотировать на мокрой пашне, опрокинуться на спину, и, возможно, висит где-нибудь вниз головой на привязных ремнях...

- Чопает! - раздался снаружи голос Терещенко. Ничего не ответив Рубину, Федор бросил трубку и выскочил из палатки.

- Где? - закричал он, ничего не увидев на фоне тучи.

- Не туда смотрите. Вот он! Самолет шел не с востока, откуда его ждали, а с запада. Расположенные одно над другим крылья его проектировались на светлом небе, как две темные черточки - точь-в-точь математический знак равенства из ученической тетради.

"Успею доложить", - подумал Федор и бегом вернулся в палатку. Рубин дул в трубку и сердито кричал: "Котлов! Котлов, где же вы?"

- Надо мной, высота четыреста метров, самолет, - торопливо заговорил Федор. - Должно быть, Полбин!..

- Кому же еще быть, - успокоенно ответил Рубин. - Принимайте!

- Есть!

Самолет снижался. С земли уже был слышен свист ветра в тросах и расчалках, доносилось тихое позванивание крутящегося винта.

- Без мотора идет, - сказал Терещенко, предупреждая вопрос Котлова. Уточняет расчет на посадку.

Но вот в воздухе раздался громкий хлопок, другой, позади самолета родилось и растаяло голубое облачко дыма, и небо наполнилось веселым рокотом мотора.

Приземление Полбин рассчитал точно. Самолет коснулся травы у самого Т и побежал по полю, переваливаясь с крыла на крыло, как утенок. Фонтанчики воды вылетали из-под его колес.

- Эх, золотой летчик будет! - восторженно воскликнул техник.

Федор не выдержал и, швырнув белый сигнальный флажок, помчался вслед. Но Полбин уже погасил скорость, развернулся и рулил навстречу. Увидав Котлова, он убрал газ.

- Откуда, парнище? - радостно крикнул Федор.

- Из лесу, вестимо! - донеслось из кабины. Котлов взялся за оконечность крыла и помог Полбину зарулить на стоянку рядом со своим самолетом.

- А Мишка не прилетел? Что с ним? - тревожно спросил Полбин, вылезая из кабины.