На дне блокады и войны

Не хочу, но иногда ловлю себя на крамольных мыслях: а что было бы, если б Сталин периодически не отправлял на тот свет зарвавшихся нуворишей? Ну, может быть, не надо было их расстреливать, но изолировать от общества социально опасных монстров, подобных Чаплину, Жданову, Кузнецову, Ежову, Попкову и иже с ними, безусловно было необходимо. Пусть бы «ворочали горы» Верхоянского хребта на Колыме, Яне, Индигирке. Ан нет, их, как мух клейкая бумага, манили к себе апартаменты «большого дома на Кронверкской».

Сегодня Чаплины — герои. Они — «невинно пострадавшие», репрессированные. На памятник им в банке России открыт счет. По обе стороны нашей 3-й парадной дома 23/59 по Кронверкской улице повесили мемориальные доски в честь никогда не живших там Попкова и Кузнецова, «белые одежды» которых залиты кровью полутора миллионов действительно невинных младенцев, детей, женщин, стариков, голодом умерщвленных в блокаду. Подумать только, что же творится? Царь Ирод, издавший указ об умерщвлении нескольких десятков младенцев, которые появились на свет в день рождения Христа, стал именем нарицательным изверга рода человеческого, а этих нелюдей возводят в ранг героев!! Но об этом мои рассказы впереди.

ТРЕТЬЮ «ПОЛОВИНУ», также весьма многочисленную, составляют сородичи первой и второй. Эти не менее азартно играли в кровавые игры сталинизма, но, будучи более беспринципными, изворотливыми, предусмотрительными, а может быть, просто везучими, оказались в выигрыше. Сегодня, чтобы остаться на плаву, они пытаются влиться в общий хор хулителей сталинизма. Обратите внимание, что они пишут: «Мы жили, как слепые и глухие…», «…мы не знали..», «мы твердо верили, что все решения Сталина мудры и справедливы…», «…мы были загипнотизированы…», «.. мы не представляли…» «мы… мы… мы…»

Сейчас у них Сталин — исчадие ада, а тогда…

Ведь никто из них, ни С. Михалков, ни К. Симонов, ни А. Твардовский, ни жившие в нашем доме Ал. Прокофьев, Н. Черкасов, Д. Толстой и многие другие не хотят искренне рассказать, как они подымали руки, отправляя на каторгу, расстрел себе подобных, чтобы не лишиться благ «дома на Кронверкской».

Да, это было. И я помню, как мы — дворовая мелюзга, с вожделением поглядывали на сытые окна «начальников», откуда иногда нам бросали куски хлеба и даже булки. Особенно почему-то запомнилось, как из окна второго этажа (окно во двор двумя этажами выше, там, по 8-й парадной, в войну поселился маршал Говоров) холеная дочка очередного «руководителя» бросала нам огрызки ананасов и шкурки бананов. Мы, стыдно говорить, дрались за них и догрызали… Кто жил в этой квартире? Кто вырос из этой дочки? Не она ли пишет воспоминания о своих невинно осужденных и сегодня реабилитированных родителях? Недавно на этом месте поставили гранитный столб с большой головой Шостаковича, тоже успевшего пожить в нашем доме, но с первой парадной.

Кому же построят будущий мемориал?

«Так кого же мы возьмемся защищать в „трудном прошлом“? Тех, кто играл? Или тех, кто вопреки и наперекор всему не проиграл? Тех, кто из доносов и процессов лепил пирамиду карьеры, культа и зарабатывал очки? Или тех, кого — как потом выяснилось, совершенно неоправданно (!) — положили в основание этой пирамиды?» (А. Афанасьев).

Не укладывается в голове, как можно сегодня одевать в белые одежды, например, начальника управления кадров ЦК ВКП(б), члена оргбюро ЦК ВКП(б), ведавшего в конце 40-х годов подбором кадров, куратора работников Госбезопасности (по сути главного кадровика СССР) А. А. Кузнецова, расстрелянного вслед за Попковым в 1951 году, и при этом говорить, что он ничего не знал и не ведал о злодеяниях Сталина?

Во главе с такими руководителями наша страна — мы — вошли в ВОЙНУ.

Хватит! Я не о том взялся писать.

Моя война поделилась примерно на пять равных по времени частей: I. Ленинградский геноцид. Н. Эвакуация. III. Ташкентское пулеметно-минометное училище. IV. Фронт. V. Эпилог. Записки я писал около тридцати лет. Все время хотелось что-то добавить, найти очевидцев, встретиться с потерявшимися фронтовыми друзьями, услышать их мнение, что-то уточнить. Поэтому координата времени местами оказалась нарушенной. Но ведь я и не задавался целью строго следовать хронологии. Главное— ФАКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ И ИСКРЕННОСТЬ В ЕГО ИЗЛОЖЕНИИ.

Часть I

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ГЕНОЦИД

Глава 1

Короткое вступление

Я читаю «Блокаду» Чаковского, мемуары Жукова, Конева, Малиновского, романы Симонова, Эренбурга, Полевого… рассказы «фронтовых писателей второй волны» — Бондарева, Бакланова, Гранина, Копелева… и меня временами охватывает безысходное чувство сожаления, что Блокада, Война дойдут до потомков через людей, не знавших настоящего голода, не ходивших в штыковую атаку, не давивших в осенней слякоти жирных окопных вшей, а тех, кто прошел блокаду среди «нужных», и войну — за спинами пехоты.

Кости пехоты — основы нашей армии во время войны — разбросаны по огромным полям сражений. Именно она, пехота, «несла свободу порабощенным народам Европы». Ту социалистическую свободу, от которой эти народы освобождались долгих полвека. А сотни тысяч блокадников плотными рядами уложены в погребальные траншеи Пискаревского, Серафимовского и других блокадных кладбищ. Они своей смертью доказали горькую правду, кощунственно сказанную в 1941 г. крупнейшим ученым в области питания профессором Цигельмайером в записке Гитлеру: «Люди на таком пайке жить не могут». Сегодня, в пору гласности, фарисейски звучат слова писателя-«фронтовика» Гр. Бакланова: «По его, Цигельмайера, рекомендациям уморили голодом в блокадном Ленинграде сотни тысяч мирных жителей» (Литературная газета, 16.01.85).

Уважаемый Григорий Яковлевич, кто морил и как морили?

МОРИЛ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ. МОРИЛ СОЗНАТЕЛЬНО И НА ВЫБОР.

Сколько же ленинградцев погибло в Блокаду?

В «Трудах Нюрнбергского процесса» (т. 1, с. 584) значится цифра 632 253 (такой точности может позавидовать современная ЭВМ!). Эта цифра передана Советским правительством и получена суммированием «месячных отчетов отдела здравоохранения». Уже давно мало кто сомневается в том, что эта цифра занижена. Ведь сколько людей кануло в Лету, минуя блокадный учет (кузнецовы и попковы уже тогда пытались замести свои кровавые следы!)

Существует множество других цифр, например: «Можно считать, что от голода погибло не менее, чем 800 тыс. ленинградцев («Ленинградский реквием», Вопросы истории, XII, 1965), «…в Ленинграде и пригородах в суровое время блокады погибло от голода не менее миллиона человек.» (На защите Невской твердыни, 1965, с. 336), Пишут: «более миллиона…», «миллион двести тысяч…», «полтора миллиона». Жертвами были в основном дети, женщины, старики, инвалиды — «балласт» войны, то есть те, кто не мог принимать активного участия в войне. Умирали те, кто не мог в полную силу «ковать победу». Спасать их от голода или все отдать на борьбу с фашизмом? Такого вопроса не стояло. Решения Комитетом обороны принимались единогласно. Оставшиеся в городе ленинградцы были приговорены к медленной и самой мучительной из смертей — ГОЛОДНОЙ СМЕРТИ. Комитетом обороны— и, я подчеркиваю, абсолютно сознательно, здесь не может быть двух точек зрения — жизнь была обещана только армии, рабочим оборонных объектов, милиции, партийному и советскому аппаратам с их семьями. Прочим: детям, старикам, больным, женщинам— иждивенцам, служащим было предложено выживать кто как может, «без гарантии».

В самые страшные дни декабря 1941 —января 1942 гг. из Москвы один за другим шли приказы о вывозе из Ленинграда дефицитных стратегических грузов. Гранин в беседе с Косыгиным, руководившим тогда эвакуацией из Ленинграда, задал ему сакраментальный вопрос: «Как выбирали, что вывозить раньше — людей или металл, кого спасать?…». «И людей вывозили, и оборудование. Одновременно» — ответил Косыгин (Запретная глава, Знамя, № 2, 1988).