Шаги по земле

— Выбрось! — крикнул отец, заметив это. — Паслен нельзя есть.

Я послушалась, а через минуту мое внимание привлек сверчок, усевшийся на выкопанном картофеле. Ссыпанные горкой клубни образовывали целую пирамиду! Сверчок был в яркой зеленой одежде, что его хорошо выделяло на окружающем фоне, и имел веселые глаза. Я потянулась, чтобы достать его, взобралась на горку, но под весом моего тельца влажноватые картофелины покатились вниз и в стороны. Я не удержалась на ногах, упала на спину и съехала по ним до самой земли, развернув почти всю горку, и в тот же миг забыла о виновнике своих стараний.

— Доця паля, — сказала я, извещая родителей, что отдаю отчет происходящему и тем успокаивая их.

— Ничего, — откликнулась мама. — Доця встанет и побежит.

— Доця танет, — повторила я, поняв это как дельный совет, затем перекатилась на бок, встала на четвереньки и ловко поднялась на ножки.

Вдруг снова послышалось знакомое стрекотание — пение сверчка. Теперь он сидел на кусте георгин и будто звал меня за собой — при моем приближении, когда я еще не намеревалась потрогать его, а лишь хотела рассмотреть внимательные умные глаза, снимался и скакал дальше во двор. Я погналась за ним, преодолела несколько метров, снова едва не упав, а потом, поняла, что не догоню. Ничего не оставалось, как развернуться и бежать назад к родителям. И здесь я увидела приоткрытую входную дверь.

Что-то меня поразило, какое-то несоответствие приобретенным представлениям о мире. Но что это было и где оно было? Я остановилась, в раздумье осмотрелась по сторонам и снова устремила заинтересованный взгляд на дверь. Эта щель почему-то была почти черной. Почему, когда вокруг день? Ведь при сиянии солнца за дверью, в коридоре, тоже всегда светло. Я ощутила привкус тайны, исходящей оттуда. Кто там такой черный притаился, спрятался и не показывается?

Я имела много мальчишеских черт, в частности, такую — шла навстречу тому, чего не знала и чего от незнания опасалась. Оно дразнило мое воображение, заостряло любопытство, вызывало желание исследовать, познать его и перестать бояться. Страх сам по себе я не любила, и что-то инстинктивное подсказывало мне, что избавиться от него можно лишь тогда, когда узнаешь его причину. Поэтому я тихо, насторожено подкралась к двери — мне уже не хотелось испугать кого-то, кто там находится, как я испугала сверчка. Я хотела прекрасной встречи, пусть с кем-то или чем-то, чтобы можно было закрыть глаза от восторга и всплеснуть руками.

Я толкнула дверь, и щель немного расширилась. Через нее в коридор впрыснула танцующая полоса солнца, упала на пол, отразилась от его керамических плит и рассеялась, перекрасив закованное стенами пространство в серый цвет и вырисовав в его глубине дверь, ведущую в кухню.

Остановившись на пороге, я попробовала раздвинуть щель шире, но это мне не удалось — дверь была массивная и тяжелая. При всматривании в глубину коридора показалось, что с каждой минутой туда прибывает все больше и больше света, будто он стекался отовсюду, как вода в лунку, — это мои глаза постепенно привыкали к мраку, в конечном счете не полному, ибо ничего абсолютного в мире нет.

Солнечный свет не только яркий, но и теплый — он нагревает предметы. Я изо всех сил налегла на нагретую дверь и все-таки отвернула ее. Затем переступила порог, встала босыми, замаранными огородным черноземом ножками на поверхность плит. Прикрыв от удовольствия веки, вслушалась в приятное тепло, почувствованное ступнями, не такое влажное, как на перекопанной земле, а сухое, легкое, неприлипчивое. Ветерок сюда не проникал, не обвевал меня — загорелую, одетую лишь в трусики — свежестью и прохладой, и мне стало тепло, даже горячо — солнышко как раз подошло к зениту.

В коридоре оставался полумрак, неуклюжий и притихший, он все еще страшил и притягивал. Отец любит свет, солнышко и всегда широко открывает входную дверь, так что здесь не остается ни единого темного пятнышка, становится нисколько не страшно. Воспоминание об отце отвлекло от прежних неясных намерений. Ощущение таинственности растаяло, и я передумала заходить в дом, сомневаясь, чему отдать предпочтение: побежать к родителям или побродить по двору. Но в это время из коридора послышалось мяуканье котенка, будто он звал на помощь.

— Киса, киса, — откликнулась я. — Кис-кис-кис!

И, мужественно преодолев темное пространство коридора, зашла в кухню. Там было светло и тепло от солнечных лучей, проникающих сюда через окно. Кошки я не нашла, зато ее слепой котенок, в самом деле, ползал посредине. Если бы он не плакал, то попал бы кому-нибудь под ноги и пропал. Я взяла невесомое тельце, приласкала, отнесла в коридор на отведенное ему место. Котенок ощутил запах родного гнездышка и, не веря своему счастью, беспокойно задвигался, тычась то в одну сторону, то в другую, пока, в конце концов, не успокоился. Тогда я с облегчением возвратилась в кухню.

Остаться в доме одной выпадало нечасто, точнее говоря, я вообще не помнила такого. А ведь здесь можно похозяйничать, пока никого нет! Шкаф с посудой? Нет, это вполне знакомая вещь. Печка? Там нет ничего интересного. Окно? Да, оно выходит во двор, и пора посмотреть, что там делается.

Решение принято. Я деловито осмотрелась и поняла, что мне нужно, — маленький стульчик, который мамочка иногда подставляет под ноги, когда вышивает скатерть. Сама же я обожаю сидеть на этом стульчике около духовки, когда вокруг холодно, а в печке гудит огонь, согревает дом и духовка дышит теплом. Но это было когда-то зимой, а сейчас — уже давно лето.

Стульчик я нашла в гостиной под столом, на котором стояла швейная машина. А-а, это мама вчера зашивала мое новое платье и снова подставляла стульчик под ноги. Удобная вещь, этот стульчик, и не тяжелый. Я притянула его в кухню, пристроила возле стула, стоящего под окном у обеденного стола, залезла сначала на стульчик, а дальше и на стул. И наклонилась через его спинку, опираясь локтями на подоконник. Но со стула двор не просматривался, только под межой взмахивали крыльями куры, за которыми гонялся умный песик Барсик. Маленький, еще почти щенок. Мы с отцом недавно принесли его от дедушки Полякова.

Барсику нравилось гонять кур. Да и они не возражали поиграть с ним. А когда им это надоедало, то щипали песика, и он убегал, скуля. А вон и Муська охотится на воробышков! Хочет мясца съесть, чтобы молоко котятам было. Конечно, зимой есть мыши, а летом, папа рассказывал, они жир на полях нагуливают, поэтому приходится Муське ловить воробьев. А что с них взять? — одни перья.

Я бы еще наблюдала за Барсиком и Муськой, но они убежали, и я приуныла. Можно было бы еще что-то интересное высмотреть из окна — отсюда так хорошо видно! — но для этого надо забраться на подоконник. А как? Я развернулась к столу, попробовала залезть на него, но не смогла преодолеть высоты, на которую надо было подтянуться. И все же я не оставляла попыток. В конце концов мне удалось лечь на столешницу грудью и, помогая руками, засунуть себя на нее так, что ноги повисли в воздухе. Я приложила еще немного усилий и успешно взобралась на стол. Поле зрения не расширилось. Как и раньше, оно всего лишь ограничивалось двором, зато теперь виднее было, что делается ближе к порогу. Но здесь ничего не делалось. Стало неинтересно, снова захотелось на улицу.

Я решила слезть со стола, но встать на стул не удавалось. Все попытки оказались безуспешными: я ложилась животом на стол, опускала вниз ноги, но они не доставали до твердой опоры и страшно зависали в пустоте. Когда я почувствовала, что забралась слишком высоко и путь назад отрезан, все похолодело внутри. Показалось, что я никогда не встану на землю. Я не оставляла попыток попасть на стул. Обхватив края столешницы, пробовала съехать вниз, удерживаясь только руками, но длины рук не хватало, чтобы повиснуть на них и дотянуться ногами до сидения. А просто разжимать руки и прыгать было страшно. В какой-то миг показалось, что я навсегда останусь в таком положении и ни вперед, ни назад не сдвинусь. Торец столешницы вдавливался в грудь, вминал живот и мешал дышать. Оставив попытки, я с трудом возвратилась на стол и села, поджав ноги.