Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Социалистическая идея и основанное на этом государственное строительство и моральный кодекс участников этого строительства – все это базировалось на разумном расходовании природных ресурсов, на разумном ограничении собственных потребностей, научно обоснованном и практикой проверенном.

Либо мы должны научно обосновать разумные пределы ограничения в потреблении земных благ, либо человечество встанет на грани самоуничтожения.

То, что делают сейчас с нашей страной молодые хищники, – преступление, и мы должны помешать продолжению этих творимых преступными руками безобразий, наглых и безответственных.

Отказ от социалистических идей и строительство новой модели общества на устаревших капиталистических принципах в самое ближайшее время может пагубно отразиться на судьбе России как государства, на судьбе русских как нации, великого народа.

Шолохов даже в самом дурном сне не мог представить себе то, что сейчас у нас происходит во всех областях и сферах нашей жизни.

Однажды в канун юбилейного семидесятилетия, в апреле 1975 года, в Вешенской, сотрудники телевидения спросили М.А. Шолохова, что он чувствует накануне юбилея.

– …Вы когда-нибудь видели старика крестьянина? Вот сидит этакий старик на завалинке или на скамейке около дома, некогда сильные руки безвольно опущены на колени, спина согбенная, взгляд потухший – вот вам живописный портрет юбиляра. Не обязательно крестьянин. И рабочий, и интеллигент – все одинаковы в этом возрасте, когда семьдесят. Старость ведь не щадит, как и смерть, ни полководцев, ни рядовых. Что ж, невеселая дата в общем-то. Вот с таким настроением я и иду к, казалось бы, такому замечательному событию.

А на вопрос: «Что сформировало вас как художника и как человека?» – Шолохов тоже ответил довольно просто:

– Ну, какие этапы? Младость, эпоха гражданской войны и последующие годы, когда хотелось писать и думалось, что без меня никто об этом не расскажет. Было такое наивное представление о писательском ремесле. Это больше всего и помнится. Затем пора зрелости. Это «Поднятая целина». Вот теперь – «Они сражались за Родину».

Самым дорогим для него был «Тихий Дон», конечно:

– И вот почему: я был молод, работалось с яростью, впечатления свежи были. И лучшие годы взросления были отданы ему. Ну, кроме этого все-таки работал над «Тихим Доном» с двадцать пятого по сороковой – пятнадцать лучших лет. Видимо, поэтому все это ближе и дороже…

Не могу не рассказать о курьезном таком эпизоде. Одного из героев, малозначащее лицо по кличке Валет, я похоронил и даже часовенку ему поставил с трогательной надписью: «В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата». Это друг Кошевого, Валет. И вдруг уже после войны появляется этот Валет, живой, здоровый, постаревший. Оказывается, я плохо проверил. Его не зарубили, не убили по дороге, а арестовали только. И он остался живой. Так бывает… Балатьев С., Эстрин И. Апрель. 1975 год. Лит. Россия. 23 мая.

В ответ на вопрос сотрудников телевидения, как он стал писателем, Шолохов сказал:

– Надо иметь в виду, что формировался я и отроческие годы мои прошли в разгар гражданской войны. Тема была на глазах, тема для рассказов, очерков. Трагедийная эпоха была. Требовалось писать, больно много было интересного, что властно требовало отражения. Так создавались «Донские рассказы». Что касается «Тихого Дона», то это иное дело. Можно сказать, он рос из «Донских рассказов»… Отроческий взгляд – самый пытливый взгляд у человека. Все видит, все приметит, узнает, везде побывает. Мне легко было, когда касалось фактического материала. Трудности пришли потом, когда надо было писать и знать историю гражданской войны. Тут уже потребовалось сидение в архивах, изучение мемуарной литературы.

Причем не только нашей, но и эмигрантской, в частности очерков «Русской смуты» Деникина. Затем знакомство с казаками, участвовавшими в этой войне. Сама профессия моя до писателя – учитель, статистик, продовольственный работник – знакомила меня с огромным количеством людей. Разговоры, воспоминания участников – так слагался костяк. А бытовая сторона, она ведь тоже наблюдалась, потому что жил я в разных хуторах. Мне даже ничего не стоило, скажем, второстепенных героев назвать своими именами.

…Мне кажется, что писателям тех лет было значительно легче, чем нынешним писателям, потому что тогда все это ломилось в глаза, трагедийное, героическое. Сейчас писателю труднее найти героев – в буднях. Тогда подъем, война – все это был сгусток такой. Ну, каждому свое, каждой эпохе свой писатель. У каждого писателя есть трудности. И дело в том, как писать и как преодолеть эти трудности. Это дело опыта, таланта и умения… (Лит. Россия. 1975. 23 мая.)

Что же произошло и что происходит в России за эти десятилетия XX века, что происходит сейчас? То революция, то контрреволюция, то Хрущев со своими экспериментами, то Горбачев и Ельцин… Когда же Россия найдет свой единственный и неповторимый путь, предначертанный ей исторической судьбой? И когда эта «катавасия» началась и кто ее задумал? Расшатать, измельчить, просто задушить в своих железных объятиях…

Русская интеллигенция давно и мучительно ищет ответы на эти трагические вопросы… Не раз возникали острые дебаты в нашей текущей прессе по этим коренным вопросам нашего бытия…

Чаще всего обычно вспоминают Аллена Даллеса, весной 1945 года пообещавшего, что США всеми средствами будут стремиться уничтожить Россию как великую державу… «Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокоренного на земле народа»… «Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого…» Слова Даллеса многократно цитировались, широко известны, некоторые критики подвергали их сомнению, считали их чуть ли не подлогом, но усилия их приспешников в России успешно осуществляются… Но Даллес и его последователи в России – лишь исполнители.

В романе Леонида Леонова «Скутаревский» есть любопытный эпизод. Скутаревский – это крупный ученый старой формации, директор института 20-х годов, который не приемлет новые методы руководства. А эти методы проникают повсюду: «с лихим доносным удальством миражили в газетах у высокого начальства»; «Уж они пролетарскую физику выдумали и под этим соусом Ньютона прорабатывают. Галилея на прошлой неделе так разносили, что и на суде ватиканском так его, поди, не чистили!», – формулирует свои наблюдения один из персонажей романа, кстати, не из самых положительных.

И вот в это время в институт назначают Николая Черимова, бывшего партизана, комиссара, заместителем Скутаревского. И вскоре ему представилась возможность выступить перед коллективом и определить новые задачи, стоящие перед учеными. «Черимов имел достаточно времени и материала для изучения среды, которую ему поручено было перепахивать» (разрядка моя. – В. П.).

Перед Черимовым выступил один из старых ученых, стремившихся честно приспособиться к законам времени, но его представление о строящемся новом мире было наивным, он «прихрамывал на каждом политическом слове, слишком непривычном для области, в которой он работал». «Горькое и целительное лекарство, которое применила в отношении себя Россия, все еще отвергается политической медициной Европы» – эту фразу Леонов вкладывает в уста ученого Ханшина, так наивно пытающегося приспособиться к новой обстановке.

Все ждали выступления Черимова, с приходом которого в институт связывали начало его разгрома и дисквалификации, начало падения Скутаревского. Но ничего подобного не произошло. Он завоевал доверие собравшихся, его выступление могло бы оказаться триумфальным, и собрание подходило к концу, когда произошел эпизод, который один мог рассеять весь черимовский успех. Среди поданных записок оказалась одна, без подписи, и Черимов, торопившийся закончить, с разбегу прочел ее вслух. Анонимный автор просил напомнить ему, где именно у Бебеля сказано, что для построения социализма прежде всего нужно найти страну, которой не жалко. Было так, точно выстрелили вдруг в Черимова из аллегорического букета, который подносили внезапные почитатели его большевистских талантов. С осунувшимся от неожиданности лицом… Черимов предложил анониму назвать себя» (разрядка моя. – В. П.). Но конечно, никто не сознался. Скутаревский, злой и сконфуженный, что этот эпизод «позорит всех нас», а Черимов, также осудив анонима за безграмотность, сказал, что «фраза эта… приведена у покойного ныне врага нашего Бисмарка». Скутаревский предложил найти по почерку автора этой записочки, но Черимов, сохранив на всякий случай записку, подытожил этот эпизод: «Просто злоба обывателей никогда не соответствует их грамотности».