Дороги веков

И по этому же пути сюда, с Волги, поднимались суда, груженные белым камнем для жемчужины Переславля — Спасо-Преображенского собора. [5]

Строгий, скромный, одноглавый, похожий скорее на крепость своими узкими окнами бойницами, чем на храм, он высится возле самого вала — сердце древнего города, которое, по свидетельству летописи, князь-градостроитель «дивно наполнил» книгами и сокровищами ювелирного искусства. Смотря на него, каждый раз я невольно отмечаю его удивительную простоту и гармоничность — простоту, идущую от какой-то огромной сложности предшествующего опыта, что перекликается с совершенной гармонией окружающей его природы.

Мощные каменные стены, способные выдержать и удары каменных ядер, и первый натиск стенобитных машин, лишены затейливых узоров, покрывающих Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, или фигурных композиций Дмитриевского собора во Владимире над Клязьмой. Нет, Спасо-Преображенский собор стоит на этой земле суровым воином, поднимая над бруствером вала только одну каменную главу с золочёным шлемом, — стоит воином, готовым к ежеминутному отражению врага.

Не повезло ему! Ещё в начале нашего века внутри собора жива была вся его древняя роспись, такая же, как те остатки, что с благоговением перед творчеством безымянных мастеров двенадцатого века показывают посетителям на хорах Дмитриевского собора во Владимире. Позабыв, что «лучшее — враг хорошего», накануне первой мировой войны реставраторы решили всю отстающую от стен штукатурку с живописью, для её лучшей сохранности, снять со стен, чтобы потом, укрепив и реставрировав, водворить на прежнее место. [6] Снять-то сняли и в ящики сложили, но началась одна война, за ней пришла вторая, а там, в годы строительства и коллективизации, было уже не до древних фресок с изображениями святых и князей российских… Так и остались голыми стены, спорившие по красоте некогда с фресками погибшей Нередицы под Новгородом.

Город горел, разрушался, вновь отстраивался на пепелищах, но неприкосновенной оставалась вечевая площадь.

Здесь объявляли указы. Здесь князья целовали крест перед народом. Здесь висел колокол, собиравший дружину и ополчение на защиту родной земли. Отсюда под звон переславских колоколов в 1380 году уходили полки переславцев под знамёна Дмитрия Донского для решающем схватки с Мамаем. И отсюда же в 1941 году переславские добровольцы уходили на Великую Отечественную войну…

4

Острый, выбивающий слёзы из глаз, несущийся с озера ветер, пронзительно синее небо, слепящее солнце…

Далеко под Криушкином белеют остатки весенних торосов, громоздящихся возле берега: истаивает последний лёд.

Весенней свежестью сверкает над Подгорной слободой Горицкий монастырь, а вдали, на берегу озера, чернеют маленькие фигурки удильщиков, зашедших по пояс в воду.

К Вёксе, Усолью и дальше на Копнино и Нагорье, к Волге протянулось шоссе. Между ним и берегом озера легла узкоколейка. Когда-то по ней курсировала знаменитая дрезина, переделанная из фюзеляжа «Дугласа», без расписания, от оказии к оказии; теперь возле платформы стоят несколько зелёных вагончиков, в которые набиваются и свои, местные, и приезжие рыболовы, стремящиеся на Вёксу. [7]

Это было два часа тому назад.

…И вот — всё позади.

Мы сидим за столом в чистой просторной комнате, словно налитой янтарным светом жёлтых, сочащихся смолой брёвен. Тряпичные половики смягчают скрип подошв и половиц. Саша, торжественный и важный квартирьер, успевший к нашему прибытию всё прибрать и расставить, не забыл даже веточки в банке, осторожно раскрывающие прозрачные клейкие листочки.

Роман Иванович, хозяин дома, сидит напротив, положив на стол свои большие руки с крошками чёрной весенней земли под ногтями. Жилистый, высокий, с большим хищным носом и щетинистыми, глубоко запавшими щеками, с резкой границей загара на лбу от вечно надвинутой на глаза потёртой ушанки, он вглядывается в нас острыми, цепкими глазами и время от времени покрикивает и ворчит на Прасковью Васильевну, которая хлопочет в кухне у печки.

Для порядка. Чтобы показать, что в этом доме — он хозяин.

— А я тебя, Ленидыч, вчера ждал, даже маленькую приготовил. Иду домой вечером, смотрю — машина у дома стоит. Ну, думаю, приехал! А ты, оказывается, Лександра Сергеича заместо себя прислал. Вчера, слышь, Петька Корин плотвы пуда два взял, вот и пожарили на сегодня… Что ж это, больше никого у тебя народа и не будет?

— Пока, Роман Иванович, не будет. Здесь остальных наберём. Так, говоришь, плотва пошла?

— Вот только вчера и пошла, аккурат к твоему приезду. Ты ведь знаешь, когда приезжать! Словно тебе в Москве кто говорит…

— И то хорошо, с рыбой будем… Ну а жизнь — как она, Роман Иванович?

— Да что жизнь?! Она, знаешь, всегда одинакова: если не ты на ей, то она на тебе едет, ещё всю холку сотрёт и под зад даст, чтобы быстрее бежал… Под Новый год боровка заколол — помнишь, тот год выращивал? Что сразу продал, а остальное присолил, сейчас едим, в магазин не ходить… Корова отелилась, тёлку оставили. Да Лидка наша замуж выскочила. Небось ты и не заметил, что её нет?

— Это за кого же? Вроде бы разговоров прошлое лето не было…

— А они теперь без разговоров, раз-раз и готовы, — начинает Роман, но его перебивает Прасковья Васильевна, вошедшая в комнату с шипящей сковородкой золотистой, умопомрачительно пахнущей плотвы:

— С Кубринска паренёк один, на мотовозе работает. И такой, я скажу, хороший паренёк, такой славный… ровесник ей. И не пьёт! Вот ждём, сегодня али завтра приехать обещались…

— Тебе только и хорошо, что не пьёт, — недовольно замечает Роман. — Такой же, как они все, не хозяин!

— Что ж, скоро прибавления ждать?

— Это их дело, а мы и так уже в дедах ходим. Вот у Константина… — начинает рассказывать Прасковья Васильевна о внучке, но Роман, отмахнувшись, перебивает её:

— А ещё, Ленидыч, что-то я болеть начал. И ноги ломит, и сердце прихватывать стало…

— Пил бы меньше, вот и здоров бы был! — не утерпевает вставить Прасковья Васильевна.

— А тебя, мать, не спрашивают, сколько мне пить! — уже всерьёз рявкает Роман, но, спохватившись, сбавляет тон: — Огурчиков лучше бы принесла гостям, чем без дела пустые слова говорить!

— И то правда! — спохватывается Прасковья Васильевна. — Закрутилась совсем, забыла… Вот сам бы и принёс!

К Роману я приезжаю уже третий год. Он выстроил этот дом, новый, рядом со старым, который теперь отдал Павлу, младшему сыну. Дом на берегу Вёксы, рядом с Польцом, откуда доносятся постоянные гудки паровозов и мотовозов.

От былой тишины, от безлюдья не осталось теперь и следа. У Ведомши, в самом непроходимом и глухом лесном углу вырос посёлок Кубринск. Новая узкоколейка соединила все посёлки с железной дорогой, и теперь через Польцо на Беклемишево идёт эшелонами торф. Разрабатываются «кладовые солнца». На левом берегу Вёксы, на Польце, построили узловую станцию. Проложены маневровые пути, на месте маленькой будочки выросла двухэтажная диспетчерская, мастерские… Спасти стоянку не удалось — только чуть отнесли от реки строения. Поэтому и начинает работу наша экспедиция: на средства торфопредприятия нам предстоит исследовать оставшуюся часть древнего поселения, на которую скоро лягут неровные клавиши лёгких шпал и пройдёт водопровод от реки.

Не всю эту часть — разве что одну десятую…

— А как лодка, Роман Иваныч, на плаву?

— Сегодня доделаю. Всё руки не доходили! Вот крыльцо настелил, теперь огород… Я её, как письмо твоё получил, на берег вытащил, чтобы просушить да просмолить, а тут, как на грех, дожди пошли. Сегодня закончу. И вар и кочергу достал… Вот пойдёте на рыбалку сейчас, а я и примусь. Ну, чтобы все здоровы были, а ты своих черепочков накопал!