Горький

Чей это взгляд? Может быть, Артема? Но своими уговорами не бросать его без защиты Каин настолько опротивел Артему, что тот просто заснул. Каин низко льстит Артему: «Что я, и что вы? Вы, Артем, великая душа, вы — как Иуда Маккавей!..» По Библии Иуде Маккавею было предназначено спасти Израиль. Таким образом, Каин льстит с хитрецой. Прославляя силача Артема (босяка, который, конечно, не может хорошо знать библейских сюжетов), он отождествляет себя со всем Израилем.

Наконец, в рассказе «Каин и Артем» прозрачно выражена ницшевская формула из книги «Антихрист». В начале рассказа Горький описывает нижегородский Шихан, район, «где отложилась городская голь и рвань. <…> В этой канаве кипящей грязи, полной оглушающего шума и циничных речей, всегда шныряли и возились дети — всех возрастов, но одинаково грязные, голодные и развращенные. <…> Чьи это были дети? Всех…». Иными словами, Шихан — это «дионисийская» часть Нижнего Новгорода, где царит хаос бытия. Самой мощной и красивой фигурой здесь является Артем, «колоссальный детина, с головой в густой шапке кудрявых черных волос. <…> Широкогрудый, высокий и стройный, всегда с улыбкой на губах, он был на Шихане грозой мужчин и радостью женщин». Можно не сомневаться, что многие из «общих» детей — это его дети.

«Странно и чуждо всему звучит в этой улице имя Христа», — пишет Горький.

Фраза эта не случайна. Вся жизнь на Шихане пронизана антихристианским духом. Это царство низового, народного разврата и веселья, без стыда и совести — вне морали.

Почему Каина на Шихане все презирают и преследуют? Только ли потому, что, занимаясь мелкой торговлей («Вакша! Спичкэ! Булавкэ! Шпилькэ! Голантегейного товаг-у! Разный мьелкий товаг-у!»), он, возможно, сбывает некачественный товар? (Хотя в рассказе этого не сказано, но вся шиханская жизнь, пьяная, грязная, предполагает этот вариант.) Или все же потому, что он «жид», и мы имеем дело с типичным примером стихийного народного антисемитизма? И тогда отказ Артема защищать Каина тоже проистекал от антисемитизма? «Потому что я — жид?»

Рассказ «Каин и Артем» при всей внешней простоте сюжета является сложным и глубоким философским этюдом. Куда более сложным, чем рассказ «На плотах».

Каин не просто просит Артема защищать его из жалости. Он предлагает Артему сделку. Это только на словах (да и то с хитрецой) Артем для Каина Иуда Маккавей. На самом деле Артем для него просто «сила», которой Каин лишен. Себя же Каин считает «головой». Таким образом, Артем должен стать «силой» (в сущности идиотической), которая будет управляться «умным» евреем Каином.

«— Я всегда любил вашу силу… И я молил Бога: предвечный Бог наш на небе и на земле и в выси небес отдаленных! Пусть будет так, что я буду нужен этому сильному человеку! Пусть я заслужу пред ним, и да обратится сила его в защиту мне! Пусть за нею я буду сохранен от гонений на меня, и гонители мои да погибнут от силы этой! Так я молился, и долго так просил я Господа моего, пусть он создаст мне защитника из сильнейшего врага моего, как он дал в защитники Мардохею царя, победившего все народы…»

В этом лукавом многословии Каина, в котором Артем опять-таки ни черта не понимает, цепляют сознание понятие «сильнейший враг мой» и имя важного героя иудейской истории Мардохея.

Мардохей, пленник вавилонян, служил при дворе персидского царя Артаксеркса и возвысился. Во-первых, из-за того, что, узнав о заговоре против царя, донес ему об этом. А во-вторых — благодаря своей сестре, юной красавице Есфирь, которая была женой Артаксеркса. Став главным военачальником, Мардохей не только победил своего врага при дворе, Амана, задумавшего истребить всех иудеев в пределах царства Артаксеркса (простиравшегося от Индии до Эфиопии), но через Есфирь добился у царя позволения уничтожить врагов иудейских. Победе над казненным Аманом и многодневному избиению персов иудеями посвящен один из еврейских праздников — Пурим.

Выходит, что в лице Артема Каин видит вовсе не друга, а «сильнейшего врага», силой которого хочет воспользоваться.

Самое слабое место Артема — это его голова. «Так сначала сильный пожалел умного, потом ум пожалел силу, и между двумя собеседниками пронеслось некоторое веяние, немного сблизившее их». Но почему союза не получилось? Здесь-то и таится загадка рассказа. Рассказ этот, как сказали бы сегодня критики, «амбивалентен». То есть из него можно извлечь разные смыслы. Притом смыслы противоположные.

Можно прочитать его просто как печальный рассказ о жалком умном еврее и сильном глупом босяке, у которых не получилось союза, потому что люди обречены не понимать друг друга. Это действительно очень грустная история, в которой жалко обоих героев.

Можно «вычленить» из него антиеврейскую и одновременно антихристианскую формулу Ницше о мировом «еврейском заговоре» против благородной арийской культуры… Впрочем, последнее будет насмешкой над благородством ариев в лице глупого пьяницы и бабника.

Можно, наконец, увидеть в рассказе, как это сделал А. В. Луначарский, суровое осуждение Артема как выразителя темной и озлобленной силы. Тем более что события нижегородского погрома 1880-х годов, описанного Горьким в очерке «Погром», как будто подтверждали мнение А. В. Луначарского.

«Я повернул в узкий проулок и остановился. Толпа людей забила проулок своими телами так плотно, что он был похож на мешок, полный зерна. Впереди, где-то далеко еще, раздавался рев и визг людей, звенели стекла, бухали тяжкие удары, что-то трещало, звуки покрывали друг друга, как облака осенью, и уже плыли по воздуху тяжелой тучей.

— Жидов бьют! — с удовольствием в голосе сказал старичок, благообразный и чистенький. Он крепко потер маленькие, сухие ручки и добавил: — Так их и надо!»

Разумеется, этот «благообразный» старичок гораздо ненавистнее Горькому, нежели глупый и простоватый антисемит (и то под знаком вопроса) Артем. Но и понятно, что не «старички» громили еврейские дома.

Громили Артемы. А вот прекратила еврейский погром в Нижнем казачья сотня. Причем довольно быстро.

«В устье проулка являются морды лошадей, синие фуражки казаков, мелькают нагайки, и чей-то громкий, певучий голос командует:

— Р-рысью — м-а-арш!

Толпа бежит под ударами нагаек и толчками лошадей, как стадо баранов, глупо, слепо».

Эта цитата из «Погрома» не лишена своего рода имперской эстетики. «Певучий» голос командира, четкие действия казаков.

Оказывается, и это Горький понимал. Но в раннем творчестве его это не нашло отражения. Да и в позднем практически тоже, если не считать некоторых выразительных «имперских» картин и сюжетов в «Жизни Клима Самгина». Как художник Горький был психологически многогранен, философски сложен и «амбивалентен».

Но ненавистью к русской империи отравлено все его творчество. Впрочем, не только его. Это была эпоха бесконечных расколов и какой-то жуткой, загадочной внутренней воли к самоуничтожению. Интеллигенция шла против Церкви и государства. Церковь против Толстого.

Не случайно одним из самых ярких выразителей этой эпохи стал Горький.

Все в нем соединилось в гремучую смесь: любовь к человеку и ненависть к людям, поиски Бога и антихристианство, воля к жизни и воля к самоуничтожению, любовь к России и описание «свинцовых мерзостей» ее. Жалость и жестокость. Здоровье и «декаданс». Все, все, все.

«Безумство храбрых» и «мудрость кротких»

«Итак — началась русская революция, мой друг, — писал он Е. П. Пешковой, — с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью».

Если задуматься над смыслом этих строк, то становится страшно! Особенно если вспомнить, что пишет это «мастеровой малярного цеха» Пешков. Это заставляет по-другому взглянуть на произведения Горького, в которых затронут мотив преступления. Не именно убийства, а преступления в широком смысле. На примере рассказов «Макар Чудра», «Челкаш», «Мой спутник», «Бывшие люди» можно заметить, что ранний Горький часто ставил преступника выше, чем человека труда. Н. К. Михайловский не ошибся, когда обратил внимание на то, что Горький ценит «свободного» вора и лентяя Челкаша больше, чем привязанного к земле Гаврилу.