Гоген в Полинезии

комнатушке, которую он снимал на уединенном хуторе, не было места для нежданных

гостей. Погостив немного у снимавшего дачу в Лё Пульдю польского художника Сливин-

ского, знакомого по ресторану мадам Шарлотты, Гоген отправился дальше в Понт-Авен.

Мадам Глоанек, которая расширила и модернизировала свой пансионат, приняла его куда

радушнее и с присущей ей услужливостью постаралась сделать все, чтобы ему, Анне и

обезьяне было хорошо. Большинство ее постояльцев, как и прежде, были художники с

моделями или женами, или без оных. Вскоре Гоген опять был окружен живописцами,

которые жадно и благоговейно слушали его речи, меж тем как увенчанные лаврами

«академики» с завистью косились на него и всячески прохаживались по его адресу.

Самыми внимательными слушателями Гогена были Мортимер Менпес и

тридцатичетырехлетний ирландец Родерик О’Конор, а также молодой и одаренный

французский художник Арман Сегэн. Вот что сообщает о себе сам Менпес: «Живописец,

гравер, острослов и стрелок, родился в Австралии, в среде, далекой от искусства.

Образование: номинально - средняя классическая школа в Аделаиде, действительно -

школа жизни, по собственной системе. Его карьера живописца началась, когда ему

исполнился год, продолжает писать до сих пор. На его счету больше персональных

выставок в Лондоне, чем у любого из ныне здравствующих художников; в том числе

выставки «Красивые женщины» и «Красивые дети»137.

Дочь Менпеса делится впечатлениями о жизни в пансионате мадам Ле Глоанек в те

годы: «Художники отпускали волосы и бороду. День за днем они носили одни и те же

испачканные красками старые вельветовые куртки, мятые широкополые шляпы, широкие

фланелевые рубахи и грубые деревянные сабо, выстланные соломой... В столовой...

косматые мужчины сидели по обе стороны длинного стола, накладывая себе пищу из

общей миски и макая огромные ломти хлеба в соус на своих тарелках... Три года, что он

(Мортимер Менпес) пребывал на этом духовном поле битвы, не прекращалась борьба

убеждений. Каждый был фанатически предан тому или иному модернистскому течению...

«Примитивисты» любили веселье. Их знаком отличия были трости с резьбой,

выполненные маори с Новой Зеландии. Трости вдохновляли их»138.

Родерик О’Конор, как и Менпес, родился в 1860 году. Вот вкратце его биография:

недоучившись в Англии, в 1881 году приехал в Антверпен, где занимался два года, после

чего попал в Париж. В 1889 и 1890 годах участвовал в выставках «Салона независимых»,

причем во второй раз экспонировал целых десять произведений. В начале девяностых

годов каждое лето проводил в Понт-Авене. Одаренный художник, он, однако, плохо владел

выразительными средствами и сам это понимал. О’Конор был широко образован, начитан

в французской и английской литературе, хорошо знал латинскую древность. Он был

рьяный собиратель книг, с разбором скупал современную французскую живопись, а также

японские и индийские скульптуры. Он музицировал, но, кажется, его игра на скрипке мало

кого приводила в восторг. У О’Конора было достаточно денег, чтобы он мог пренебречь

невниманием со стороны торговцев картинами. Любимец женщин, он часто менял

любовниц, но всегда жил один и не позволял любви влиять на отношения с друзьями139.

Нетрудно понять, почему Гогену пришелся по душе ирландец и почему О’Конор в

свою очередь быстро стал таким же верным другом Гогена, как Сегэн, о котором мы

только и знаем, что он был не по годам развит, одарен, впечатлителен - и беден140. Нужно ли

подчеркивать, что они удивительно напоминали двух прежних любимых учеников Гогена -

Мейера де Хаана и Эмиля Бернара. Словом, внешне его жизнь в Понт-Авене мало чем

отличалась от той, которую он вел в Бретани в свои предыдущие приезды. На деле же все

было иначе, ведь позади было столько провалов, а впереди - столько проблем. Он писал

мало и неудачно, большую часть времени бесцельно бродил по полям и дорогам.

Двадцать пятого мая Гоген вместе с Сегэном, О’Конором и Жордэном, тоже

художником, отправился за пятнадцать километров в маленький рыбацкий поселок

Конкарно; с ними были и дамы. Но здешние жители, в отличие от поднаторевших в

вопросах культуры понтавенцев, еще не привыкли к зрелищу причудливо выряженных

художников и моделей. И вскоре за четырьмя парами уже тянулся хвост ехидных

мальчишек. Да и моряки не удержались от громких язвительных замечаний, когда

компания шла мимо одного из многочисленных кабачков на набережной. Жордэн

предложил пойти другим путем. Гоген показал на узкий переулочек и презрительно

сказал:

- Ступай туда, если боишься.

Этого было достаточно, Жордэн умолк.

А мальчишки становились все нахальнее. Видимо, Анна их раздразнила, показав язык,

потому что на компанию Гогена вдруг посыпались камни. Сегэн поймал одного озорника и

надрал ему уши. На беду в кабаке поблизости сидел отец шалопая. Обуреваемый

родительскими чувствами, он выскочил на улицу и ударил Сегэна. Гоген не мешкая

бросился на помощь товарищу и точным ударом поверг буяна на землю. Но

собутыльникам пострадавшего тоже было знакомо чувство товарищества, и они

вмешались в игру. Сегэн не обладал ни силой, ни боксерским талантом Гогена; он так

перетрусил, что прямо в одежде прыгнул с пристани в воду. Зато Гоген, О’Конор и Жордэн

бросились в яростное контрнаступление и, наверно, победили бы, не получи противник

подкрепление из трактиров. Враг не пощадил и кричавшую благим матом Анну, хотя

остальные женщины храбро пытались ее защитить. Тут Гоген споткнулся и упал. На него

обрушились пинки, а он почему-то не оборонялся и даже не сделал попытки встать. В

конце концов атакующие поняли, что зашли слишком далеко, и поспешили скрыться в

переулках.

Когда подоспели жандармы, Гоген лежал все в том же положении на земле. Он был в

полном сознании и сам рассказал, что с ним. У него был открытый перелом правой ноги

как раз над лодыжкой. О’Конору и Жордэну тоже крепко досталось. Подруге Сегэна

повредили ребро. Остальные дамы благодаря прочным корсетам из китового уса

отделались испугом.

Раздобыв двуколку, опечаленная и окровавленная компания повезла своего,

поверженного вождя обратно в Понт-Авен. Вызвали врача, до он мог только наложить

тугую повязку на сломанную ногу и прописать на несколько месяцев полный покой.

Однако ноющая боль не давала Гогену уснуть, и он был вынужден вскоре снова

обратиться к врачу, чтобы тот сделал ему укол морфия. Больше двух месяцев он чуть не

ежедневно заглушал боли морфием и алкоголем, чтобы хоть на часок-другой забыться.

Несмотря на риск потревожить рану, пренебрегая тяготами пути, Гоген 23 августа

отправился за тридцать километров в Кенпер, где местный суд вынес приговор забиякам,

из которых полиции почему-то удалось схватить только двоих - лоцмана Собана и рыбака

Монфора. Из сохранившегося протокола видно, что их обвиняли в «намеренном избиении

мсье Поля Гогена, каковое избиение повлекло за собой телесные повреждения и

нетрудоспособность на срок более двадцати дней». Гоген требовал десять тысяч франков в

возмещение ущерба. К его великому негодованию, суд уменьшил эту сумму до шестисот

франков - даже не рассчитаться с врачом и адвокатом. Собан получил всего восемь суток

тюрьмы, «поскольку не доказано неопровержимо, что Собан ответствен за тяжелый

перелом ноги мсье Гогена». Монфера начисто оправдали141.

Гоген справедливо назвал приговор «смехотворно мягким». Несколько дней спустя он

в письме Вильяму Молару объяснил снисходительность судей тем, что «эти негодяи из

Конкарно - избиратели, а напавший на меня тип дружит с республиканскими властями». У