Сквозь тьму с О. Генри (ЛП)

Каковы бы ни были мои успехи в суде, ничто не могло утишить муки попранной гордости. Каждый раз, проходя мимо избирательных урн и видя, как другие мужчины опускают в них бюллетени, я испытывал горькое, жгучее унижение.

С самого своего выхода из Ливенуорта я неустанно работал над тем, чтобы вернуть себе гражданские права. За меня вступился глава республиканской партии Оклахомы, но я решил лично донести свою мольбу до самого великого из республиканцев. Я добился аудиенции благодаря своей бесконечной наглости и напористости, а успехом миссия увенчалась благодаря справедливости нашего президента.

Маршалом Соединённых Штатов в Оклахоме был тогда Джон Эбернати. По профессии он был охотником. Когда Рузвельт приехал в Оклахому, Эбернати организовал для него охоту на волков. Эти двое сразу почувствовали друг к другу искреннее, глубокое расположение. Эбернати входил в число моих друзей тоже. Он дал согласие поехать со мной и представить моё дело президенту Рузвельту.

Нам удалось пробраться в приёмную правительства. Там находилось ещё пятеро-шестеро мужчин — они ожидали, коротая время в лёгкой беседе. Я узнал только одного из них — Джо Кэннона. Мы с Эбернати стояли в уголке, словно два беспомощных телёнка, пытающихся укрыться от грозы.

Я не отрываясь смотрел на дверь. Я был убеждён, что он пройдёт именно через неё. Однако когда дверь с грохотом распахнулась и великий человек вошёл в комнату, я всё равно был захвачен врасплох.

Присутствие Рузвельта, казалось, наэлектризовало всю комнату — словно между находящимися здесь людьми заструился ток. Впервые я видел президента воочию. Он выглядел так, будто вышел после хорошего, стимулирующего заплыва — до того всё в нём, каждая капля крови пульсировала здоровьем.

В выдающейся личности того, кто стоял сейчас посреди приёмной, сочетались восторженность молодости и уверенная сила зрелости. Он одним взглядом окинул всех присутствующих и, фактически, проигнорировал всех, кроме Эбернати.

— Алло, Джон! — воскликнул он, и моё волнение улеглось. — Как там поживают оклахомские волки? — Он стремительно рванулся к нам. Рузвельт никогда не ходил и не шагал, он всегда летал — столько было в нём спонтанности и живой энергии. — Джентльмены — это мой маршал Соединённых Штатов, Джон Эбернати из Оклахомы.

— Мистер президент, это мой друг Эл Дженнингс, — ответил охотник на волков.

Живые, пронзительные глаза Рузвельта уставились на меня.

— Рад видеть вас, сэр. Я знаю, чего вы добиваетесь. Но я очень занят. Мы не могли бы встретиться позже?

— Мистер президент! — Слова вырвались из моего рта, словно из катапульты. — Мне больше никогда не удастся проникнуть сюда опять. Моё дело для меня намного важнее вашего правительственного совещания. Я хочу снова стать гражданином Соединённых Штатов!

В его глазах загорелся юмористический огонёк, и в одно мгновение на лице Рузвельта появилось самое проницательное, доброе и сердечное выражение, которое я когда-либо у кого-либо видел. В его глазах промелькнул весёлый огонёк.

— Я думаю, вы правы, сэр. Стать гражданином нашей великой страны куда важнее любого правительственного совещания. — Он обернулся к остальным. — Джентльмены, прошу простить, я задержусь на пару минут.

Мы перешли в смежную приватную комнату, и Рузвельт присел на краешек стола.

— Мне вот что хотелось бы знать, — проговорил он. — Были ли вы виновны в том преступлении, за которое попали в тюрьму?

— Нет, сэр.

— Значит, вас не было на месте преступления?

— Нет, я был там, я напал на поезд и ограбил пассажиров. — Безжалостный проницательный взгляд не отпускал меня ни на секунду. — Но я не грабил почту Соединённых Штатов, а именно за это меня осудили.

— Не вижу особой разницы, — резко возразил он.

— Разница есть. Мистер президент, я не стал бы говорить вам ничего, кроме правды.

— Эбернати и Фрэнк Фрэнс заверили меня, что вы будете говорить только правду. Я изучил ваше дело. Я решил дать вам полное помилование, и мне хочется, чтобы вы были его достойны.

На этом можно было бы и остановиться, но тот самый дьявол, который частенько тянул меня за язык к месту и не к месту, толкнул меня на самый безрассудный из всех возможных ответов. Ну, не обладал я чувством меры!

— Мистер президент, меня осудили за куда более строгое нарушение закона, чем я на самом деле совершил. Судья Хонси Таунсенд вынудил присяжных вынести нужный ему вердикт.

Если бы я отвесил президенту Рузвельту оплеуху, он и тогда не отреагировал бы с бóльшим негодованием. Его лицо вспыхнуло и перекосилось от гнева, даже зубы обнажились. Я подумал, что сейчас он меня ударит. Язык мой — враг мой. Доболтался. Я бы отдал глаз, лишь бы вернуть вырвавшиеся слова.

— Вы обвиняете одного из тех, кого назначил лично я, — ровным и тихим голосом проговорил он. — Будьте любезны обосновать ваши утверждения.

Всё, не видать мне помилования. И я изложил факты.

Десять человек свидетельствовали под присягой, что Хаммер, маршал Южного округа Индейской Территории, приходил в комнату присяжных как раз тогда, когда они разбирали доказательства в моём деле; он сказал им, что судья Таунсенд вынесет мне самый лёгкий приговор, если они признают меня виновным. Присяжным намекнули, что мне грозит всего лишь один год, и они вынесли обвинительный вердикт. На следующее утро Таунсенд приговорил меня отбывать пожизненный срок в каторжной тюрьме Огайо.

Мой брат Джон записал эти показания, и свидетели заверили их своими подписями. Всё это содержалось в папке в архиве главного атторнея. Вот о чём я рассказал президенту.

Он ничего не ответил, но подошёл к двери и отдал несколько срочных приказаний. Потом принялся напряжённо мерить комнату шагами.

Мне даже казалось, что я могу ощущать исходящие от него волны гнева. Из соседней комнаты принесли какой-то документ.

— Вы сказали правду, — обратился ко мне Рузвельт. — Помилование ваше. Будьте достойны его. Желаю вам всяческой удачи.

Он протянул мне руку. Я был так растроган, что еле нашёл силы пролепетать слова благодарности. Так что в Нью-Йорк, на встречу с Биллом Портером, я прибыл свободным человеком и гражданином.

Мои представления об известности Билла были преувеличены. Я знал, что Нью-Йорк огромен, но мне казалось, что даже там фигура Портера должна возвышаться надо всеми, словно белокурый Геркулес над городом карликов.

Мы с Эбернати прокатились от Вашингтона до Нью-Йорка с ветерком. Когда пароход пошёл по Гудзону, мы запутались: то ли мы на пути в Ливерпуль, то ли к Острову Ангелов. Единственное, что мы знали, это — мы искали Билла Портера. Письмо с его адресом я умудрился потерять.

Мы таскались по улицам — вверх по одной, вниз по другой — странная парочка в широкополых шляпах. Время от времени я набирался наглости и дёргал кого-нибудь за рукав — неважно, кого, мужчину, женщину или ребёнка:

— Эй, приятель, вы случаем не знаете, где живёт Билл Портер?

Они холодно смотрели на меня и проходили мимо. Я услышал, как один из молодых парней пробормотал: «Вот ещё деревенщина».

Мы не могли найти Билла.

Зато настроение у нас было самое радужное. В конце концов мы очутились в отеле «Бреслин», не имея ни малейшего понятия о том, как мы туда попали. Мы принялись угощать всех, кто сидел в баре.

Теперь целая толпа народу была осведомлена, что в городе объявились Бандит и Охотник на волков.

— Чёрт возьми, но ведь Билла мы так и не нашли! — Эбернати стукнул стаканом о барную стойку.

— Какого ещё Билла? — просил бармен.

— Билла Портера. Ну, знаете, самого великого человека в Нью-Йорке?

— Конечно, я знаю всех Биллов Портеров в этом городе.

Тогда Эбернати «осенило»:

— Давай позвоним президенту и спросим, где живёт этот твой Билл. Президент отличный мужик, он нам точно поможет!

Эта не совсем обычная идея натолкнула меня на другую мысль. Доктор Алекс Ламберт, лечащий врач Рузвельта, жил в Нью-Йорке. Он отнёсся к нам с большой симпатией. Вот кого нам надо разыскать, а уж он выведет нас на Билла.