Заплачено кровью

Сапоги казались пудовыми, дыхание перехватывало. Оглянувшись на бегу, Георгий увидел, как танк подмял бежавшего позади его взводного, вот танк всего в нескольких метрах, он бросился в сторону, но в те же секунды с ужасом ощутил, как многотонная махина, лязгнув гусеницам, ударила его в таз, он отлетел в сторону, но танк гусеницей прошел по ногам, вминая их в рыхлый чернозем.

Еще несколько секунд, пока не померкло сознание, Георгий видел, как танк быстро катится на орудие, которое так и не успели развернуть.16

Автоматчики десанта доделали работу танков, которые своими мощными корпусам разбивали старенькие домишки села - гонялись за одиночными красноармейцами, не успевшими отойти из передовых ячеек.

Капитан Шапошников, подав комбатам сигнал на отход и боясь, что он опоздал это сделать, с болью в сердце наблюдал, как несколько танков прошли через позиции батареи Похлебаева, заходя во фланг и тыл полка. Обозы заблаговременно были выведены из деревни, ездовые ждали сигнала на движение и его уже пора было давать, но Шапошников все ждал, что из деревни выбегут еще группы его бойцов. Винтовочная и автоматная стрельба в деревне не стихала, не смотря на приказ отходить, и танки гудели тоже в самой деревне.

Батарея Терещенко, батальоны Чижова и Осадчего из боя в Семеновке вышли, оставался только батальон Калько. Когда из деревни, прикрываясь кустарником, ложбинкой побежали разрозненные группы наших пехотинцев, Шапошников, найдя глазами Тюкаева, громко крикнул ему: "Всем начать движение, кроме Христенко!"

К Шапошникову, тяжело дыша, запыхавшийся и бледный подошел старший лейтенант Калько.

- Ты что, приказ на отход не получил? - спросил его Шапошников.

- Да думал их немного подержать, пока вы отойдете. Немцы, видимо, заблудились в деревне или потеряли нас - темновато уже. Думаю, их там не меньше полка.

"На ночь глядя они на нас не сунутся, но оторваться от них надо, чтобы к утру встать где-нибудь более-менее прочно", - подумал Шапошников и сказал сидевшему в окопчике у КП Гришину:

- Пора уходить. Вставайте, товарищ полковник.

- Не могу... - с трудом разжав губы, ответил Гришин. - Ноги отказали. Встать не могу, и все, как парализовало.

"Это от нервного напряжения", - понял Шапошников. Он позвал начштаба дивизии полковника Яманова, и они вдвоем подняли Гришина, поставили его на ноги, и тот, едва перебирая ногами, обхватив обоих за шеи, медленно пошел к дороге.

А позади их горела еще одна оставленная ими русская деревня, и немецкие танкисты и пехотинцы, наверное, уже шарили в уцелевших домишках в поисках кур и поросят...

За ночь полк Шапошникова, измученный до последней степени, прошел всего километров пять. Бойцы первых двух батальонов, держась за повозки полкового обоза, спали на ходу. Изнуренные лошади едва тащились, застревая в грязи, и у людей, которые держались за повозки, не было сил, чтобы подтолкнуть их.

Капитан Шапошников шел в арьергарде, так было удобнее, заметив немцев сзади, дать команду на развертывание к бою.

Часов с семи утра он слышал позади себя рокот танков и шум машин. Колонна полка втягивалась в село, по карте это было Церковищи, когда Шапошников, оглянувшись, ясно увидел позади себя вереницу танков и автомашин. Батальоны спешно заняли участки обороны на окраине села и в поле и окапывались уже на виду у немцев под их пока еще редким минометным огнем. Меньше чем через десять минут танки, машин двадцать, развернулись в линию атаки и дружно пошли вперед.

После боя у Семеновки в полку оставались всего четыре орудия, по два у Терещенко и Агарышева, заменившего Похлебаева, но еще ночью, во время перехода, колонна полка догнала какие-то обозы, в них нашлось несколько повозок с бронебойными снарядами, поэтому гитлеровские танкисты, знавшие, что они догнали именно ту часть русских, у которых была только картечь, надеялись на верную и легкую победу. Танки шли быстро и уверенно, почти не стреляя, оставив пехоту далеко позади.

Полковник Гришин и весь его штаб в самом начале танковой атаки пошли в цепи, ложась рядом с наскоро окопавшимися, запыленными, с разводами соли на гимнастерках, почерневшими от дыма, солнца и усталости, злыми и упрямыми пехотинцами.

Начальник артиллерии дивизии полковник Кузьмин, за неимением большего, принял командование орудиями полка Шапошникова. Сам расставил их, подготовил, хотя и наспех, данные для стрельбы, а когда в первые минуты обстрела был убит наводчик, сам встал к одному из орудий.

Три танка, идущих по центру, почти сразу подожгли Ленский и Садыков из батареи Терещенко, четвертый танк загорелся от выстрелов Меркулова, и атака немцев после этого быстро захлебнулась. Часть танков в центре встали, начали, было, вести огонь с места, но потом отползли. Те машины, что шли по флангам, выпустив с места по деревне по десять-пятнадцать снарядов, отчего там начались пожары, тоже отошли для более серьезной подготовки.

- Опять готов отходить? - подошел полковник Гришин к Шапошникову, видя, как тот дает какие-то указания Татаринову, своему заму по хозчасти.

- Пока нет, но сможем собраться и уйти за несколько минут.

- Что у тебя за настроение!

- Товарищ полковник, мы, конечно, можем здесь продержаться и день, но что тогда от полка останется к вечеру? А завтра с кем воевать будем? Против нас танковая дивизия, это сейчас двадцать танков, а если дадим ей всей развернуться против нас?

- Держаться будем, сколько сможем... - отрезал Гришин.

- Это конечно...

Во второй атаке противник, утроенными силами, оттеснил полк в почти сгоревшее село, а потом объехал его на танках и начал заходить с тыла. Как назло, больше ни одного танка поджечь не удавалось, и Ленский, ругая себя, что уже пятый снаряд летит "за молоком", поглядывал назад, прикидывая, как удобнее и быстрее уходить отсюда. Его наводчик Воронов убит был в Семеновке, теперь он сам вел огонь и ждал своей очереди, стараясь не думать ни о чем, чтобы не травить душу.

По главной улице деревни, собранный в нестройную колонну, прошел один батальон - это Шапошников начал выводить полк из боя.

Сержант Ленский видел это и внимательно посмотрел на только что подошедшего своего командира батареи лейтенанта Терещенко.

- Уходим последние, остаемся прикрывать. Где у тебя упряжка стоит? Чтобы, не теряя времени, в случае чего...

Автоматчики бой вели уже в деревне, выбивая стрелков Шапошникова с огородов.

Лейтенант Вольхин, получив от комбата Осадчего приказ на отход, собрал свою роту, или, как он ее называл "войско", быстро пересчитал глазами тридцать пять человек, и, не выстраивая, махнул им рукой - "На дорогу!"

"Это опять у меня девяти не стало. Ну, одного ранило, посадили на повозку, а остальные - неужели все убиты? Вчера шесть, сегодня девять, так еще дней пять, и все, роты нет..." - думал Вольхин.

Он настолько устал за последние дни, что болела и ныла каждая клеточка его тела. Голова и ноги гудели, казалось, как провода на телефонных столбах. Неделю он не спал больше двух часов в сутки, перерывы в питании были до суток и более, по обстановке. Бывало такое настроение, что в голову лезли мысли: "Лучше бы убило поскорее...".

- Сынки, берите бульбочки, молока, - женщины, в основном пожилые, в темных платочках, выносили к дороге чугунки и кринки, угощали уходивших от них бойцов. На скамейке возле тлевшего дома сидела старушка в валенках и плакала слепыми глазами.

- Бабоньки, уходите скорее, немцы следом идут! - кричал женщинам Вольхин. "Село горит, а они с молоком таскаются...", - невольно удивился он.

- Та куда ж мы пойдем, сынки! Вы вертайтесь скорее! - с плачем ответила одна из женщин.

Так и осталась в памяти у Вольхина эта картина: уходящие вниз по дороге его бойцы, пыльные, как дорога, лишь белеют повязки бинтов у некоторых на головах, горящие избы, женщины с кринками и узелками, и эта слепая старушка в валенках на лавочке. Никогда еще не было ему так тяжело, так тошно, хотя не один десяток деревень так вот оставил, и сотни укорявших женских глаз смотрели ему вслед. Слепая старушка сначала показалась ему его родной бабушкой...