Книга бытия (с иллюстрациями)

Я отпраздновал удачу: устроил дикую схватку с Жеффиком, два часа восторженно бегал из конца в конец города по холодным осенним улицам, а вернувшись, яростно вгрызся в домашнее задание. «Только на пятерку!» — приказал я себе. И получил ее!

Ольга Николаевна каждый раз аккуратно, черточками, отмечала в учебниках нужный материал — «от» и «до». Но, пролетев дистанцию, я мчался дальше. Научившись лукавить в ночных рассказах (иногда я пропускал эпизоды, а то и сочинял свои, стремительней ведущие к развязке), я стал обманывать и на уроках: отвечая, не задерживался на отметке «до», а спокойно барабанил дальше. Потом как бы спохватывался: «Ох, вы этого не задавали, Ольга Николаевна, я сам выучил»… Ольге Николаевне надоели мои хитрости.

— Больше я вам не буду ничего задавать, берите сами, сколько осилите, — сказала она. — Я буду только слушать и поправлять в тетрадках.

Честное слово, я пожалел ее. Теперь я мог осилить столько, что ей пришлось бы слушать ответы и проверять задания часами. Уроки стали затягиваться. Мама, узнав об этом, попеняла: «Нехорошо так эксплуатировать учительницу!»

Ольга Николаевна сама нашла противоядие от моего рвения. Беря тетрадки, она спрашивала: «Трудностей не было, ошибок не наделали, Сережа?» Я уверял: все в порядке — она может не сомневаться. И она, успокоенная, не проверяя, ставила в тетради пятерку — красную или синюю (смотря какой стороной повертывался большой двухцветный карандаш). А затем засыпала под мой ответ по географии, истории или русской литературе.

Разумеется, она старалась этого не показать: низко опускала лицо, опиралась на руку, чтобы я не увидел закрытых глаз, и под мой однотонный бубнеж тихо отдыхала — от быта, женского одиночества, скучных уроков, внимательности и вежливости. Возможно, она понимала: я догадываюсь, что она устала, и мой уверенный, подробный, ясный ответ (он не требовал ни одного вопроса) как раз и предназначен для того, чтобы не нарушать ее отдыха. И, может быть, была мне за это благодарна.

Мои рассказы были свободными и долгими не только потому, что я сочувствовал Ольге Николаевне: учебники покоряли, в них открывалось столько интересного! Каждая страница захватывала больше Ната Пинкертона и Густава Эмара. О потрясающих вещах рассказывали эти книги — и то, что я узнавал, нельзя было просто складывать в голове, этим нужно было делиться. Конечно, у меня имелся Жеффик, но Ольга Николаевна, даже спящая, была лучше.

Я не отчитывался, как приготовил домашнее задание, я рассказывал о том, что со мной произошло, — и волновался, почти восторгался. А когда, повышая голос, намекал Ольге Николаевне, что пора просыпаться (мой рассказ закончен), она вздрагивала и торопливо говорила:

— Вы хорошо выучили урок, Сережа, ставлю пятерку. На следующий раз возьмите опять сколько сможете.

Умножающиеся в тетрадях пятерки вызвали у мамы нехорошие подозрения. Она откровенно поговорила с учительницей. Не слишком ли Ольга Николаевна добра? Сережа известный лентяй, он только два дела любит — читать книги и бегать по улицам. И странно бегает — это все знают: несется как оголтелый. Потом вдруг остановится и остолбенело смотрит перед собой — а впереди ничего нет. Сколько раз и она, и соседи, и даже Осип Соломонович это видели! Многие сочувствуют: не удался сынок, Зинаида Сергеевна, не огорчайтесь, медицина и пострашнее дурь излечивает — дело времени. Как же может такой несерьезный мальчишка получать пятерки? Он же туповатый! Ольга Николаевна оправдывалась: что вы, Зинаида Сергеевна, Сережа мальчик способный, даже очень способный. И учится хорошо, претензий к нему нет, все, что задано, выполняет — отметки справедливы.

Вечером мама возмущалась:

— Осип, поверь мне, Сережа обманывает учительницу. Чтобы он каждый раз получал пятерки? Да ни в жизнь не поверю! Он же полчаса на стуле не усидит, шило у него в этом месте! Что же это за ученье без усидчивости? Нашел способ — и обманывает на пятерку.

— Сережа обмануть может, — соглашался отчим. — Но в данном случае, Зина, я думаю, он учится без обмана. Может, не на пятерку, а на верную тройку, ну, на снисходительную четверку управляется. Берется мальчик за ум.

— Чтобы браться за ум, надо его иметь, а голова пустая! — отрезала мама. И пригрозила: — Приду на урок, сама послушаю, как отвечаешь.

Я надерзил обоим. Дерзость была единственной защитой.

В обвинениях мамы (они повторялись) правда мешалась с обманом — и, к несчастью, подтверждала обман. Полчаса усидеть на месте действительно было свыше моих сил. К тому же она всего не знала: при ней я только срывался со стула, подзывал Жеффика, гладил его или учил стоять на задних лапках. Или говорил: «Я в уборную» — и выбегал на улицу. Но если меня никто не видел, я вскакивал с диким индейским кличем, катался по полу, хохотал и визжал.

Но была и другая правда — и мама не считала ее важной, даже если знала. С криком «Хватит!» я внезапно прекращал бешеную возню, садился на книгу — и целых полчаса больше не было иного мира, кроме того, что разворачивался на страницах учебников. За пятерки я не отвечал — это было дело Ольги Николаевны. Но и обмана не было!

Мамины обвинения добром не кончались. Лишь присутствие Осипа Соломоновича смиряло мать, скорую на поучения и расправы, и лишь оно заставляло меня укорачивать свой несносный, длинный и несдержанный язык.

Занятия с Ольгой Николаевной продолжались. Мама ни разу не пришла послушать мои ответы — думаю, боялась дикой истерики, которую я неизбежно закатил бы после ухода учительницы.

Однажды Ольга Николаевна поинтересовалась, что я читаю. Книги были хорошие (во всяком случае — я так считал). Как раз в это время я прикончил Луи Буссенара — роман о мальчишке чуть постарше меня, сорвиголове, который творил чудеса на войне в Африке, и перешел к другому, еще более увлекательному чтению — «Пожирателям огня» Луи Жаколио. Какая книга будет следующей — понятия не имею. Почему бы мне не записаться в детскую библиотеку? — поинтересовалась Ольга Николаевна. У нее там подруга, Александра Марковна, чудесный человек, ее все детишки любят — хорошо бы и мне пойти к ней.

— Я сегодня же расскажу ей о вас, Сережа, — сказала Ольга Николаевна. — А завтра смело идите в библиотеку.

В библиотеку я пошел, но отнюдь не смело. Меня одолевала робость, страшило просторное здание в Книжном переулке (уже само название внушало благоговение) — он был странно тихим по сравнению с громыхающим и вопящим рядом Привозом. Высокие, полуциркульные окна читальных залов свидетельствовали: за ними хранятся миллионы книг (меньше чем на миллионы, я, естественно, не мог согласиться).

Детское отделение библиотеки начиналось с парадного хода, он вел в гардероб. Из гардероба выходили в абонемент. В абонементе меня встретила Александра Марковна. Пятьдесят семь лет прошло с того радостного дня, когда я впервые увидел эту женщину. Ее, несомненно, уже давно нет на свете, а она все стоит перед моими глазами — низенькая, довольно полная, чуть сутуловатая, очень подвижная и очень серьезная. Она, наверное, умела и улыбаться, но я не помню ее улыбки. Зато она была проницательна и добра.

— Что ты будешь читать, мальчик? — спросила она. — Назови своих любимых писателей.

Говорить об авторах Натов Пинкертонов с Никами Картерами и мадридских (а равно парижских с берлинскими) тайн в строгом здании библиотеки было не совсем удобно. Но у меня имелся набор любимцев другого сорта — и я огласил его: Жюль Берн, Майн Рид, Фенимор Купер, Густав Эмар, Луи Жаколио…

— Книги хорошие, — одобрила она. — Сейчас подберу тебе парочку. Когда прочтешь, принеси.

Я принес их на другой день. Она удивилась: так быстро? А запомнил? При быстром чтении многое пропускаешь… Этого она могла бы и не говорить: книги, даже наспех, единым духом проглоченные, я запоминал в мелких деталях — и на годы. Александра Марковна расспросила меня — и осталась довольна.

— Сегодня дам тебе три книги — две твоих любимых писателей, а третью я подобрала сама — «Оливер Твист» английского автора Диккенса. Может, тебе понравится.