Дело Кольцова

«Войдя в комнату, Карков прежде всего подошел к женщине в форме, поклонился ей и пожал руку. Это была его жена, и он сказал ей что-то по-русски так, что никто не слышал, и на один миг дерзкое выражение, с которым он вошел в комнату, исчезло из его глаз. Но оно сейчас же опять вернулось, как только он заметил красновато-рыжие волосы и томно-чувственное лицо хорошо сложенной девушки, и он направился к ней быстрым, четким шагом и поклонился. Жена не смотрела ему вслед, когда он отошел. Она повернулась к высокому красивому офицеру-испанцу и заговорила с ним по-русски.

— Твой предмет что-то растолстел за последнее время, — сказал Карков девушке. — Все наши герои стали толстеть с тех пор, как мы вступили во второй год войны. — Он не глядел на человека, о котором шла речь.

— Ты меня завтра возьмешь с собой в наступление? — спросила девушка. Она говорила по-немецки.

— Не возьму. И никакого наступления не будет.

— Все знают про это наступление, — сказала девушка. — Нечего разводить конспирацию. Долорес тоже едет. Я поеду с ней или с Карменом. Масса народу едет.

— Можешь ехать с тем, кто тебя возьмет, — сказал Карков. — Я не возьму.

Потом он внимательно посмотрел на девушку и спросил, сразу став серьезным:

— Кто тебе сказал об этом? Только точно!

— Рихард, — сказала она тоже серьезно.

Карков пожал плечами и отошел, оставив ее одну».

«Девушка» — это и есть Мария Остен, а «твой предмет» — Эрнст Буш, выступавший в это время со своими антифашистскими песнями в Испании.

К моменту, о котором идет речь в романе Хемингуэя, Кольцов и Остен практически перестали быть мужем и женой, хотя сохранили дружеские и деловые отношения. А главное, они сохранили огромное уважение друг к другу. Причиной кризиса их супружеских отношений был кратковременный роман Марии с Эрнстом Бушем.

В конце 1936 года Мария Остен из Испании едет в Париж, где продолжает свое сотрудничество с Лионом Фейхтвангером, с которым приезжает в Москву, где они встречают новый, 1937 год. Видимо, тогда-то и начался роман Марии Остен с Эрнстом Бушем. Кольцов все это время остается в Испании. Кто-то из общих знакомых сообщает Кольцову об увлечении Марии. Кольцов пишет ей письмо, в котором спрашивает о Буше. Все подтверждается. И естественно, происходит разрыв. Свою следующую поездку в Испанию Мария совершает вместе с Бушем. Как раз к этому времени относится отрывок из романа Хэмингуэя.

Видимо незадолго до окончательного отъезда Кольцова из Испании в Москву в конце 1937 года отношения между Марией и Кольцовым начали восстанавливаться. Хотя, скорее всего, по взаимной договоренности они не стали афишировать это. Кольцов понял, что над ним начали «сгущаться тучи», и он хотел уберечь Марию от возможных последствий.

Последний раз Мария Остен и Михаил Кольцов общались по телефону осенью 1938 года. Кольцов был командирован в Чехословакию, над которой нависла угроза немецкой оккупации. Воспользовавшись своим пребыванием в Праге, где у НКВД не было возможности прослушивать телефонные разговоры, Кольцов позвонил в Париж Марии.

Он просил ее не приезжать в Москву.

— Но в чем дело? Почему я не должна приезжать? — в недоумении спрашивала Мария.

— Мария! У меня очень мало времени. Слушай меня внимательно. Тебе не надо приезжать в Москву. Понятно? Я не могу сказать больше.

— Но почему? Ты больше не хочешь меня видеть?

— Мария! У меня больше нет времени. Повторяю: тебе не надо приезжать в Москву. Целую.

Кольцов, пытавшийся предупредить Марию об опасности в случае ее приезда в Москву, не учел только одного — Мария очень его любила и не могла оставаться в Париже, зная, что над ним нависла смертельная угроза. И Мария собралась ехать в Москву выручать Михаила. Друзья, естественно, отговаривали ее от этого безрассудного шага. Среди этих друзей был и Андре Мальро — «французский шпион» (он много раз фигурирует в «Деле» Кольцова), а на самом деле — известный французский писатель, человек левых взглядов, убежденный антифашист, участник войны в Испании.

Много лет спустя, уже будучи министром культуры Франции, Андре Мальро, в узком кругу вспоминая о событиях того времени, говорил о том, как он и его коллеги горько переживали, что не смогли удержать Марию от ее отчаянного шага и отпустили ее на верную смерть.

— Нам не удалось переубедить ее, — говорил Мальро. — Она была целиком во власти своего благородного порыва — спасти дорогого ей человека — и ничего не хотела слышать.

— Но пойми, Мария, дорогая, — убеждал ее Мальро. — Ты забываешь, куда ты едешь. Вспомни, что ты сама там видела и что говорит Фейхтвангер. Сатана там правит бал. Михаила ты не спасешь, а сама погибнешь. Тебя арестуют прямо на вокзале.

— Нет, нет, Андре, — отвечала Мария. — Ты ошибаешься, преувеличиваешь опасности и недооцениваешь шансы на успех. А я считаю, что если есть хотя бы один-единственный шанс, то я не имею права его не использовать. Я бы никогда не простила себе такого предательства. К тому же я уверена — шансов гораздо больше. Может быть, даже половина на половину.

И Мария Остен приехала в Москву. Вот как об этом вспоминает Борис Ефимов.

«Печальной была наша встреча. Она рассказывала мне, как отговаривали ее от этой поездки друзья — Андре Мальро, Лион Фейхтвангер, Вилли Бредель, другие.

Разумеется, никто на вокзале ее не арестовал и она поехала прямо к себе на квартиру в кооперативном доме ЖУРГАЗа, которую в ее отсутствие занимал Губерт Лосте, успевший за прошедшие в „Стране чудес“ семь лет стать правоверным комсомольцем и даже жениться на комсомолке. Дверь ей открыл сам Губерт.

— Это я, Губерт, — сказала Мария и хотела войти в квартиру, но Губерт молча и неподвижно стоял на пороге.

— В чем дело, Губерт? — удивилась Мария.

— А в том, — раздался визгливый голос возникшей за спиной Губерта молодой особы с пышной челкой на лбу, — что вы можете отправляться туда, откуда приехали. Мы не желаем иметь ничего общего с врагами народа!

— Ты с ума сошел, Губерт? — изумилась Мария. — Ведь это же моя квартира!

— Это наша квартира! — закричала супруга Губерта, который, не произнеся не единого слова, закрыл дверь.

Все это в тот же день Мария рассказала мне, улыбаясь и разводя руками.

— Вот так Губерт в стране чудес, — приговаривала она.

Поселилась она в гостинице „Метрополь“. Немного понадобилось дней, чтобы Мария убедилась не только в том, что ее приезд в Москву никого не интересует, но и в том, что бесполезны ее попытки встретиться и поговорить с теми, на чью помощь она рассчитывала. Ни к Мехлису, ни к Поскребышеву, ни к кому другому она, естественно, дозвониться не смогла. Но ее принял Георгий Димитров, который был автором вступительной статьи к ее нашумевшей книге. Теперь он занимал высокий пост председателя Коминтерна. Исполком этой загадочной организации размещался в неказистом здании против Манежа. Я пошел на прием вместе с Марией.

Мне не раз доводилось слышать выступления Димитрова на собраниях и митингах, теперь я был потрясен его видом. Не пламенного, мужественного трибуна видел я перед собой, а опустошенного, сломленного человека. Выслушав Марию, он как-то вяло сказал:

— Да, Мария. Я хорошо помню твоего Михаила. Я хорошо знаю и тебя. Но мне трудно что-либо тебе обещать. Скажу откровенно. В таком же положении находятся сейчас многие работники Коминтерна, среди них очень видные люди. Мои обращения по этому поводу… не доходят. Что же я могу сделать для твоего Михаила?

Мы вышли из кабинета председателя Коминтерна в глубоком разочаровании. Прямо на нас, громко стуча ногами, шел какой-то самоуверенный грузный человек. Мы посторонились, Мария посмотрела на него со страхом. Он властно открыл дверь, вошел в кабинет Димитрова и с шумом захлопнул ее за собой.

— Это Андре Марти, — шепнула мне побледневшая Мария. — Мне в Париже говорил Мальро, что он из ярых врагов Михаила и, несомненно, приложил руку к его аресту. Я его боюсь.

К этому следует добавить: в то время как Димитров бесплодно обращался к Сталину и к Берии с хлопотами о судьбе арестованных работников Коминтерна, Марти, наоборот, набирал очки в глазах Сталина своей повышенной „бдительностью“ и разоблачениями „подозрительных“ коминтерновцев.