Софья Васильевна Ковалевская

Не пишу Вам сегодня больше, милый Гёста, так как надеюсь Вас скоро увидеть.

Прошу Вас передать мой привет Сигне, Фрицу и тете Леффлер.

Преданная бам Соня.

Привет от Макса [СК 420].

Письмо полно надежд на будущее, в нем есть и довольно легкомысленное желание присутствовать на красочном празднике карнавала. Но есть в нем и предчувствие чего-то мрачного: Софью Васильевну удручало то, что первый день нового года они провели на кладбище в Генуе23.

По воспоминаниям Максима Максимовича, когда Софья Васильевна решила возвратиться в Стокгольм, он проводил ее до Канн. Оттуда Ковалевская поехала в Париж, чтобы повидаться со знакомыми математиками, затем выехала в Берлин, где встретилась со своими друзьями у Георга Фольмара, который написал потом в высшей степени прочувствованную статью о Софье Ковалевской [185]. В ней он пишет о приезде Софьи Васильевны в Берлин: «Она приехала с солнечного юга, из Италии, где проводила свой отпуск, полагавшийся ей как профессору Стокгольм- 2525 Это кладбище Кампо Санто — одно из живописнейших кладбищ мира как по своему расположению, так и по красоте находящих* ся там памятников.

173

ской высшей школы, приехала веселая и счастливая. Она была... полна творческих сил в области науки и искусства, полна далеко идущих планов на будущее. Все ее существо было таким полным жизни и очарования, ее беседа так и била ключом, ее дружелюбие было щедрым, как всегда. Веселые и улыбающиеся расставались друзья и желали ДРУГ другу скорой встречи, в Баварской ли области, или в Скандинавии, в Париже или где-нибудь еще» [185, с. 845].

Мария Бунзен выражает удивление по поводу того, что Анна-Шарлотта Леффлер в воспоминаниях о С. В. Ковалевской представила конец ее жизни и ее взаимоотношения с М. М. Ковалевским в очень мрачных тонах. М. Бун* зен говорит, что когда Максим Максимович ехал из Ниццы в Стокгольм по телеграмме о тяжелом заболевании Софьи Васильевны, то, проезжая через Берлин, он сообщил знакомым о предстоящей свадьбе, своей и Софьи Васильевны, назначенной ими на июнь 1891 г. [184, с. 232].

Как Софья Васильевна и Максим Максимович собирались построить совместную жизнь, неизвестно. Из последнего письма С. В. Ковалевской Г. Миттаг-Леффлеру видно, что она еще не потеряла надежды быть избранной в России академиком. Однако это избрание могло бы, вероятно, состояться лишь позднее, после 1904 г., когда в России повеяло некоторыми свободами (М.. М. Ковалевский вернулся на родину в 1904 г. и стал академиком в 1914 г.). Теперь же Ковалевские могли жить во Франции, где Софья Васильевна надеялась получить место преподавателя в Нормальной женской школе. А может быть, на некоторое время она сосредоточила бы свои силы на литературе? Ведь у нее было задумано много сюжетов литературных произведений. Но и по задаче о вращении у нее были новые замыслы, о которых она говорила Пуанкаре иЭрмиту, и она обязательно должна была бы вернуться к математике.

В конце января 1891 г. Софья Васильевна возвращалась в Швецию. К несчастью, в дороге она сильно простудилась и приехала в Стокгольм больная. В короткой записке она сообщает Миттаг-Леффлеру, что приехала в 8 часов утра и просит его зайти к ней. При этом она сделала описку, свидетельствовавшую, о ее нервозном состоянии, подписав записку; Eder Gosta [CK 418], т. е. Ваш Гёста, вместо Ваша Соня. Однако в пятницу 6 февраля Софья Васильевна прочитала лекцию, а вечером пошла на званый вечер к Гюльденам в обсерваторию. Там она появилась нарядная и оживленная, о чем долго помнили недавно еще жив¬

174

шие шведские женщины, в то время девочки школьного возраста. Но внезапно она почувствовала приступ озноба и ушла. По своей рассеянности она села не в ту конку и долго ехала в холодном вагоне, что усилило простуду. На следующий день ей стало совсем плохо, и она послала Миттаг-Леффлеру визитную карточку с таким содержанием.

«Дорогой Гёста! Сегодня мне очень плохо. Я уже была простужена, но пошла все же вечером к Гюльденам. Там, однако, у меня сделался такой приступ озноба, что мне пришлось почти тотчас же вернуться домой. Позднее вечером у меня началась сильная рвота и всю ночь был сильный жар. Сейчас у меня сильные боли в спине слева, и вообще мне так плохо, что я очень хотела бы позвать врача. Будьте так добры, напишите несколько строчек Вашему врачу, чтобы он посетил меня сегодня, и пошлите с посыльным. Я не знаю никакого врача».

Рукой Миттаг-Леффлера приписано: «7. И. Последнее письмо. Я тотчас же послал за врачом, приезжал сам сейчас же после своей лекции. Инфлюэнца. Легкие» [СК 419].

У постели больной дежурили Тереза Гюльден, ее дочь Эльза и Эллен Кей. Но 9 февраля вечером врач сказал им, что они могут спокойно идти домой и оставить при больной только сестру из общины. Однако среди ночи к Гюльденам постучали, сообщая, что профессор Ковалевская при смерти. Тереза и Эльза поспешили к умирающей, которая скончалась через несколько часов, не приходя в сознание-.

В один из дней болезни матери Фуфа была на костюмированном детском вечере, Софья Васильевна не захотела отменить этот праздник своей дочке. В субботу Фуфа начала писать письмо своей крестной, Юлии Всеволодовне, и писала его в течение трех дней: «Доктор говорит, что большой опасности нет, но что она, верно, долго пролежит, Если ее что-нибудь взволнует, ей будет хуже... Никакой пароход не идет до среды в Россию, нынче воскресенье, так что я буду в это время в этом же письме тебе писать...

Понедельник. Маме немножечко лучше, она ночью потела, и нынче у нее не такой сильный жар.

Вторник. Милая мама Юля! Вчера вечером мама приняла морфина, и мне нельзя было входить. Фру Гюльден была у мамы до 7 часов; когда она уходила, мама сказала, что ей лучше, и была такая спокойная. Ночью ей сделалось гораздо хуже. Послали за фру Гюльден, она пришла и меня разбудила. Немножко погодя мама начала хуже хрипеть

175

ц вдруг не стала дышать. Я совсем не заметила, как это случилось.

Я теперь у Гюльденов. Мне очень, очень хочется, чтобы ты поскорее приехала. Мне так грустно... Фуфа» [79, с. 94],

Софья Васильевна скончалась 10 февраля 1891 г., в расцвете творческих сил, в возрасте 41 года. Тереза и Эльза Гюльдён нередко вспоминали, что последние услышанные ими из уст Ковалевской слова были: «Слишком много счастья». Хоронили Софью Васильевну при большом стечении публики, в том числе академиков, профессоров, студентов. М. М. Ковалевский был вызван телеграммой от 8 февраля: «Соня тяжело больна воспаление легких телеграфируйте Миттаг-Леффлеру Стокгольм о приезде»,. Телеграмма пришла в Больё 9 февраля. Ковалевский приехал, но Софью Васильевну уже не застал в живых.

Он выступил на могиле с речью, в которой сказал: «Софья Васильевна! Благодаря Вашим знаниям, Вашему таланту и Вашему характеру, Вы всегда были и будете славой нашей родины. Недаром оплакивает Вас вся ученая и литературная Россия. Со всех концов обширной империи, из Гельсингфорса и Тифлиса, из Харькова и Саратова, присылают венок на Вашу могилу. Вам не суждено было работать в родной стране, и Швеция приняла Вас. Честь этой стране, другу науки! Особенно же честь молодому Стокгольмскому университету! Но, работая по необходимости вдали от родины, Вы сохранили свою национальность, Вы остались верной и преданной союзницей юной России, России мирной, справедливой и свободной, той России, которой принадлежит будущее. От ее имени прощаюсь с Вами в последний раз» [64, с. 407].

Гёста Миттаг-Леффлер сказал краткое прочувствованное слово: «От имени работников на поприще математических наук во всех странах, от имени всех близких и далеких друзей и учеников обращаюсь я к тебе с последним прощанием и благодарностью. Благодарю за глубину и ясность, с которыми ты направляла умственную жизнь юношества, за что потомство, как и современники, будут почитать твое имя. Благодарю и за сокровища дружбы, которыми ты оделяла всех, близких твоему сердцу» [13, с. 338].