Дневник разведчицы

Через некоторое время услыхала новый окрик: «Кто там барахтается? Не двигайся! С ума сошла?» Это был комбат Белошицкий. Он лежал за станковым пулеметом, а рядом с ним зам. командира полка по строевой майор Парилов, старший лейтенант Митин, а в стороне раненый радист с разбитой рацией. Я передала приказ подполковника Озерского, чтобы батальон немедленно начал отход. Но уходить невозможно: местность открытая, вся простреливается противником.

— Идите обратно и как можно скорее! — приказал майор Парилов. — Передайте Озерскому: отход начнем, как стемнеет. Пусть артиллерия даст вон по той группе сосен, видите? Там снайперы и пулеметчики, они житья не дают, а мы боеприпасы бережем на случай контратаки противника… Действуйте!

Вылезла я из канавы и поползла по-пластунски. Лучше пуля, чем вонючая жижа. Всюду под кустами лежали бойцы. Среди них раненые и убитые. «Пить! Пить!» — стонал один раненый. «Сестра, сестрица! — просит другой. — А, подлюга, своего ищешь!» Я поползла к нему.

«Не двигайся, не двигайся! — закричали бойцы. — Здесь фриц не шутит». И действительно, тут же засвистели пули.

Я поползла дальше. И доползла! КП полка к этому времени перевели на ближайшую высоту, откуда хорошо просматривалась вся оборона противника. Ранен командир полка Озерский. Я передала просьбу майора Парилова и комбата Белошицкого. Артиллеристы сделали точный налет по указанному ориентиру — группе сосен.

Подразделения 1350 полка (правый наш сосед) предприняли новую попытку вышибить противника с опорного рубежа. Рядом стереотруба. Артиллеристы дают мне взглянуть в нее. Я вижу (как в кино): бойцы ползут к пулеметным точкам противника. Вот трое бойцов почти вплотную подползли к пулемету, но немцы бросают гранаты. За ними ползут другие бойцы, поднимаются, бросаются вперед… и падают.

Артиллеристы дали по немцам семь снарядов, и все. Отдувайся одна пехота.

…Начался отход наших батальонов.

Я промокла до костей, одежда от грязи заскорузла. Дрожу от холода. Добралась до землянок. Но наша землянка не оборудована, в ней нет даже печки. Костра же на улице разжечь нельзя. Комроты посылает меня в землянку к артиллеристам. Там тепло. Артиллеристы прямо-таки растрогали меня своей заботой.

Расположились они на высоте, в том самом комфортабельном подземном особняке. Нашли баки, нагрели воды и в ванной комнате «создали все условия». Выкупалась на славу. Наш ротный старшина принес сухое белье и шинель. Остальное я выстирала и повесила около горячей голландской печки. Артиллеристы накормили меня щами и предоставили топчан в углу, за печкой. Сейчас я в свитре, лыжных брюках, сижу за столом у гасика. Уже четыре утра. Все спят, а мне никак не заснуть. Перед глазами Томка Красавина с виноватой детской улыбкой и алым пятном на плече. Я ее больше никогда не увижу.

Сейчас, когда я записала обо всем происшедшем, мне стало как будто легче. Напишу несколько писем и постараюсь уснуть.

13-е октября.

Наше наступление пока приостановилось. Ранены Белошицкий и Борисов. Говорят, что Петяриков и Томка живы, а Гарбузов в очень тяжелом состоянии — полостное ранение разрывной.

Стрелковые батальоны заняли оборону, а мы опять наблюдаем. Ползаем через оросительные каналы к немецкой проволоке и оттуда наблюдаем.

14-е октября.

Вечереет. Мы возвращаемся домой. Встречаем связистов с катушками. «Ребята, слыхали? Убита Тося Мишуто. Сейчас там похороны». Перехватило дыхание… Мчусь туда.

Над высотой спускаются сумерки. Меж одиноких уцелевших сосен выстроились солдаты и офицеры. Перед ними лежат боевые друзья. На левом фланге сестра, сестричка, старшина медицинской службы, член партии Тося Мишуто.

Траурный митинг открыл майор Орлов. «Сегодня мы провожаем в последний путь товарищей по оружию». Я почти не слушаю. Я глотаю слезы. Утром она говорила со мной. «Ох, Софья, сон я видела, как будто мне отрезали косы… Так жалко было кос». А мы с капитаном Гвоздицким смеялись. «Да, Тосик, это будет для тебя, да и для всего полка, самое большое горе, если отрежут твои чудесные косы…» Тося убита осколком снаряда в висок. На голове белоснежная повязка.

— Слово предоставляется…

Я долгу молчу: мне не хватает слов и не хватает дыхания.

— Мы прибыли с Тосей Мишуто на фронт в одном эшелоне. Тося обладала большой притягательной силой, доброй и чистой душой. Мы, девушки, стремились к ней… Тося была любимицей полка…

— Ой, Тосик, мой любый! — застонал Сашко.

— Мы клянемся: отомстим за вас, боевые друзья!

— Клянемся!

Вверх поднялись, застрочили автоматы. Ветер шумит в соснах. Спокойно лежат бойцы, а на левом фланге — лучшая из лучших девушек нашей дивизии Тося Мишуто. Руки по швам, как положено солдату в строю. На гимнастерке с белоснежным подворотничком ни единой складки. На груди — золотые пушистые косы, по которым пробегает ветерок.

20-е октября.

По вызову полковника Турьева пробираемся в осенней темноте на лошадях. Освещаем дорогу карманными фонариками. В штабе дивизии сегодня отмечают вторую годовщину нашей дивизии.

За длинным столом, тесно прижавшись друг к другу, сидят представители всех подразделений дивизии. Полковник Турьев коротко подводит итоги пути Ярославской коммунистической, отныне Ломоносовской 234-й стрелковой дивизии.

— Вечная память и вечная слава погибшим товарищам!

Минута молчания. Обветренные суровые лица. За эту минуту каждый вспомнил свой путь, боевой путь дивизии, вспомнил своих друзей, не вернувшихся из боя.

— За окончательную победу над врагом! — нарушает печальную тишину командир дивизии. И сразу становится шумно. Кто-то вложил мне в ладонь маленький конвертик треугольником. Письмо от Лавровой. Как бьется сердце! Уж не случилось ли беды с Валентиной.

«Здравствуй, Софья! У нас в семье большое горе. Погиб мой старший брат Михаил. Мне очень тяжело. Я хочу в бой, чтобы мстить проклятым фашистам. Софья, родная моя, посоветуй, как быть? Что толку в том, что я командир орудия? Мы, артиллеристы, шуруем снаряды, как кочегары, на расстоянии нескольких километров от врага. А я хочу видеть, как от моей пули гибнет фашист! Хочу видеть! Хочу мстить за своего брата, за своих боевых друзей, за горе народное! Только не успокаивай, что и я еще буду бить по Гитлеру прямой наводкой. Посоветуй, что делать? Жду ответа. Крепко целую. Твоя Валька. Только теперь, на расстоянии, поняла, как дорога ты мне…

P. S. Не поговоришь ли ты со своим командиром полка, чтобы меня вызвали к вам в роту автоматчиком. Жду ответа. Пиши скорее, а то я уйду в разведку 1340 с. п. Целую В. Лаврова».

21-е октября.

Приехал Анатолий Кузьмин из Ярославля. К сожалению, ничего путного о театре не мог рассказать. Ох, уж эти мне поэты! Получила пять писем. Милое письмо от актрисы нашего театра Иры Моругиной, секретаря комсомольской организации. Она обижается, что я ничего не пишу о боевых делах своей роты. «Говорят, ты немецкий танк привела в свою часть, а мы ничего об этом не знаем». Ну и ну! Кому это пришло в голову приписать мне такой подвиг!

22-е октября.

Вызвали всю роту в штаб полка на собрание. А тут немецкие самолеты. Ранен Саша, наш разведчик, ленинградец. Вряд ли он будет жить. Осколок прошел через затылок в грудь.

— Ничего, ничего, ребята, я буду жить, — успокаивал он нас, — ведь я никогда не отставал, ребята, вы же это знаете… И сегодня я хотел пойти с вами… Жарко, как жарко! В правом кармане документы Кириллова… Мы вместе с ним собирались в разведку… Фу! Как жарко! Не хотелось мне идти сегодня на собрание, и вот как получилось…

Достали телегу. Бережно положили на нее Сашу. Лошадь тронула. Мы стояли, как вкопанные, смотрели вслед нашему товарищу, бойцу, совсем мальчику.

29-е октября.

Всю ночь не сводили глаз с немецкой обороны. В ночь на 27-е октября немец жег деревни. Зловещее зрелище. Деревни горели, как гигантские костры.

Наши батальоны совсем поредели. В одном около ста солдат, в другом и того меньше. К нам пришел новый командир полка, полковник Мошкин. Высокий, широкоплечий, пожилой человек. Лицо с оспинкой. Угрюмый, молчаливый. Говорят, у него погибла семья на оккупированной территории.