Крылья крепнут в бою

Голос его сорвался, по телу прошла дрожь. Алексей покинул нас навсегда.

Утром 17 марта на бортах самолетов 2-й эскадрильи белой краской были написаны слова: "Отомстим за Алексея Лазукина".

Весь день шли тяжелые воздушные бои на участке прорыва 54-й армии. Противник усилил истребительное прикрытие своих войск и сопровождение бомбардировщиков. В полку своевременно были приняты меры, решено не распылять силы, а действовать двумя группами по восемь-десять самолетов, составленных из всех эскадрилий. В каждом вылете мы усилили верхний эшелон группы. Это принесло неплохие результаты. В течение дня мы шесть раз вступали в бой, сбили четырнадцать самолетов врага, не имея потерь,

На построении, давая указания летчикам, я ощутил на себе пристальный и какой-то непривычно жесткий взгляд Петрова. Казалось, истомленное, обострившееся лицо его состоит из одних глаз, - в них горела решимость. Понимал ли он, почему его не шлют на задание? Может быть...

Как бы там ни было, отпустив летчиков, я позвонил начальнику штаба и объяснил положение с Петровым.

- Понимаете, Петр Львович, человек морально надломлен. Вы просили вчера выделить двух человек на связной У-2 в Новую Ладогу. Вот его и пошлю, пусть немного расслабится, на боевом ему сейчас нельзя, погибнет, и это будет на нашей совести... А вечером что-нибудь придумаем.

- Не возражаю, - после небольшой паузы ответил начальник штаба. Только вот что комполка скажет, когда узнает, что мы на перевозку почты поставили такого бойца?

- А вы по старой дружбе растолкуйте ему, что к чему, и скажите, что с петровским звеном весь день будет летать комэск. Ну, а если он сам вдруг захочет подняться, с удовольствием уступлю ему место. Редко же летает...

Ройтберг громко засмеялся, видимо, командира на КП не было, и тут же пообещал, что постарается это дело устроить.

- А на командира ты не греши. Это все-таки не Охтень. У него на земле куча дел, из эскадрилий не вылезает, и не дядя же планирует всю боевую. Таких людей беречь надо.

- Ясно.

- Будь здоров.

Мартовские сумерки наступают медленно. Сильный ветер рвет полотнище гвардейского знамени, медленно покачиваются штыки идущих в строю краснофлотцев. Мороз крепчает, в темнеющем небе загораются звезды. Полк колоннами поэскадрильно взбирается на холм. Летчики, сменяя друг друга, несут гроб, обитый красным бархатом, в котором как будто спит между боевыми вылетами один из честнейших и храбрейших советских воинов-авиаторов Алексей Лазукин.

Гроб установлен на вершине холма. Боевые друзья и товарищи стоят вокруг-молчаливые, строгие.

Гвардейцы клянутся у могилы друга выполнить до конца свой долг перед ленинградцами, перед воинами фронта и флота. С высокого холма они видят вдали скованное льдом Ладожское озеро, по которому тянутся сотни, машин с затемненными фарами. Хлеб, горючее, боеприпасы - все это, не жалея сил и жизни, охраняют и прикрывают с неба летчики 4-го гвардейского полка.

Троекратный ружейный залп грохочет над холмом, отдаваясь эхом. Оно летит к притихшей деревне, к опушке леса, где стоят невидимые, готовые к бою истребители, и дальше к линии фронта, к голодающим и непокоренным ленинградцам.

Но вот вдали над Кобоной крупными светлячками вспыхивает масса зенитных разрывов, по мглистому небу скользят, как мечи, лучи наших прожекторов, отыскивая воздушного врага. Нет, фашистские стервятники, не прорветесь к дороге, и хлеб скоро придет в осажденный город.

Война часто вырывает из жизни друзей, и там, где дух воинов крепок, где мысли и чувства нацелены на одно - победить врага, - там смерть не обескрыливает. Так было и в день, когда клятва на могиле Алексея Лазукина вошла в сердца и души не только его друзей, но и недавно прибывших в полк молодых пилотов. А прибывали они регулярно. Машина войны работала хотя и не всегда ритмично, зато с хорошей отдачей.

Вечером, после похорон Лазукина, я вызвал к себе Володю Петрова. С комиссаром мы условились предоставить ему недельный отдых в санитарной части бригады, расположенной недалеко от Новой Ладоги в живописном месте на озерце, окруженном лесами, - там долечивались наши летчики, иных отправляли для короткой передышки.

Петров, едва переступив порог землянки, выпалил, отнимая руку от виска:

- Старший лейтенант Петров по вызову явился! Опять газеты возить?

Не сдержался все-таки. Но я сделал вид, что не заметил нарушения устава, - состояние Володи можно было понять.

- Нет. Только одно письмо. От меня - родителям и жене. Она ребенка ждет.

Только сейчас понял, что допустил бестактность. Наверное, не следовало упоминать о жене человеку, потерявшему невесту. Но меня и самого вдруг взорвал его вызывающе-обиженный вид.

- Между прочим, - сказал я, - я ее из Ленинграда вывез полумертвой, считай, мне повезло. У Цоколаева и Толи Кузнецова тоже жены с тяжелой дистрофией, а у них грудные дети. Как еще обернется? Может, на всю жизнь инвалиды! Детишки! Понял?

Он молчал, вобрав в плечи свою русую с упрямым вихром голову.

- Ну, вот, - продолжал я. - Тебе, конечно, еще тяжелей. Что делать? Самоубийством кончать? А? Тараном! Баш на баш? Отомстил и квиты? Разве это месть? Если все так мстить станут, через месяц воевать будет некому. Не-ет, дудки, ты мсти каждый день, да так, чтобы самому в живых остаться и завтра еще добавить, а послезавтра втрое сильней и до тех пор, пока мы его, гада, не прикончим, ясно? Вот так!

- А для этого надо сил набраться. Взять себя в руки, - вставил Кожанов. - И не распускаться. Поедешь на неделю, отдохнешь, голову проветришь, и снова в бой.

- Где они живут, - чуть слышно спросил Петров, не поднимая головы, родители ваши?

- Неподалеку от профилактория. Там все написано на конверте. Считай, что с сегодняшнего дня они и твои родители... Это уже внутри, в письме. Они прочтут и поймут. А мы, значит, с парторгом старшие твои братья. Если ты не против...

Он вдруг рухнул на табурет и, прижав к лицу побелевшие в костяшках пальцы, глухо, беззвучно заплакал.

Я подал ему воды, подождал, пока успокоится, и вручил письмо.

Он крепкими ладонями утер щеки, спросил:

- Может, не надо неделю? Дня два хватит?

- Посмотрим, если туго будет, пришлем за тобой.

Мы, командиры эскадрилий, с особой силой чувствовали стремление летчиков попасть в боевой расчет на выполнение любого задания. И, желая всей душой, чтобы крылья каждого пилота крепли, чтобы в каждом воздушном бою или штурмовом ударе победа достигалась с наименьшими потерями, мы буквально выкладывались. Опыт воздушных боев показал: чем чаще летчик летает на боевые задания, а в промежутках между схватками тренирует себя, тем дольше и лучше воюет.

Понимая это ставшее теперь законом войны положение, штаб авиации флота старался пополнить авиачасти боевыми и учебно-боевыми самолетами И-16, а в полку и эскадрильях принимались все меры, чтобы скорее восстанавливать поврежденные в боях самолеты.

И все же нехватка самолетов ощущалась все острее. Но русский человек находчив! Во всяком случае в нашем полку это было доказано на деле. Узнав, что в районе Ладожского озера и у самой линии фронта валялось несколько подбитых "ишачков", а на трясинном болоте все еще лежал самолет, на котором погиб наш летчик Бугов, комэски попросили разрешения у командира полка создать две аварийно-эвакуационные группы и поставить во главе их инженеров Бороздина и Метальникова. Им надлежало поднять брошенные самолеты и доставить в ПАРМ для восстановления.

На все ушло две недели.

Помню, когда Бороздин со своей группой однажды к исходу дня привез с линии фронта второй самолет 24-й серии, я едва узнал своего инженера: обросшее, прихваченное морозом исхудавшее лицо.

- Что с тобой, Михаил? Заболел? - спросил я его.

- Нет, товарищ командир, просто устал. Двое суток без сна, да и с едой, сами знаете... Да, там неподалеку нашли еще один самолет, совсем исправный. Отдохнем малость и его приволокем.