Крылья крепнут в бою

Еще до рассвета, не зная о предстоящей задаче, мы с инженером эскадрильи Михаилом Бороздиным поехали на автостартере в ПАРМ осмотреть и принять вышедший из ремонта И-16, подобранный техниками эскадрильи в торосах на озере, недалеко от ледовой дороги.

Возвращаясь обратно, я увидел в рассветной дымке две фигуры, маячившие у крыльца гарнизонной столовой. Остановил машину и, открыв дверцу, громко крикнул:

- Эй, кто там? Если на аэродром - валяйте в кузов!

- Одну минутку, Василий... - ответил мне знакомый голос Алексея Лазукина.

- Это ты?! Никак чуть свет прибежал навестить Шурочку? Или всю ночь виражил вокруг столовой?

Я подошел к летчику и девушке. Шурочка выглядела грустной. Большой теплый платок наполовину закрывал ее лицо, блестели заплаканные глаза.

- Что случилось? - спросил я.

- Да вот, - запричитала она, - уже в четвертый раз посылают в Ленинград везти продукты в детский садик, а это для меня мука смертельная. Не могу я гудеть на несчастных...

Я подавил вздох, понимая состояние девушки. Дело в том, что личный состав гарнизона урывал продукты от своего и без того скудного пайка и посылал в детский садик, чтобы поддержать триста маленьких ленинградцев. В благодарность за эти крохи детишки слали нам своя рисунки и трогательные письма, которые даже у нас, мужчин, выжимали слезы. Что уж говорить о Шуре!

- Насмотрюсь на них, да так наревусь, что потом несколько дней сердце болит.

- Шурочка, - пошутил я, стараясь утешить девчонку, - а может, тебе просто не хочется расставаться с Алексеем? Признайся уж, тогда и попрошу командира авиатехнической базы, чтобы послал Клаву. У нее любовь с Виктором Голубевым только начинается, а ваша давно, еще с Ханко, в паре летает.

Шурочка посмотрела на меня пристально и сказала:

- Ей тоже с Виктором не хочется расставаться. Не в этом дело... Но если можно, пусть в этот раз пошлют кого-нибудь другого. А если Клава поедет, то я эти дни сама буду кормить вашу эскадрилью.

- Ладно, Шурочка, да будет так!

Знали бы они, что это последнее в их жизни свидание...

Первым на разведку войск противника в "дамском сердце" вылетел я со своим ведомым, вторая пара - Владимир Петров с Ефимом Дмитриевым.

Полчаса, меняя курсы, летаем над лесным массивом, постепенно снижаясь. Вот уже высота сто пятьдесят, но в густом ельнике ничего не видно, лишь на снегу просматриваются занесенные метелью следы гусениц, повозок, лыж. Странно, если противник здесь, то почему не ведет огня? А может быть, в этом лесу никакого врага нет? Или он почему-либо не желает себя выдавать?

Так никого и не обнаружив, вернулись с задания, и я доложил, что противника даже с малой высоты не нашел. Зенитного обстрела тоже не было.

Тогда командир полка приказал быстро подготовить восемь самолетов с РС-82 и нанести удар по западной опушке леса:

- Неважно, увидят там летчики что-либо или нет. О результатах удара доложить по радио. Таков приказ генерала Федюнинского. Штурмовать лесной массив, гюка противник не обнаружит себя. Это-главная задача дня...

Во втором вылете - без Петрова - я подвел группу к западной части "дамского сердца" на высоте 870 метров (на высотах 700, 800, 900 и 1000 метров я не летал - равные цифры высоты облегчали стрельбу фашистским зенитчикам). В первой атаке "прощупывания" леса каждый выпустил по одному снаряду и дал по одной очереди из пулеметов. Противник продолжал молчать: ни одного зенитного разрыва, ни трассы "эрликонов". Во второй атаке я дал команду применить остальные двадцать четыре снаряда залпом. Тут-то мы наконец "разбудили" зверя.

Шквал огня со всех сторон обрушился на самолеты.

Казалось, зенитками был забит весь лесной массив. Набрав в стороне высоту, я сообщил на КП полка и на пункт наведения о результатах разведки боем и пошел в третью атаку. Мы выполнили ее с пикирования под крутым углом 60 градусов и прочесали пулеметным огнем зенитные точки. Уже на обратном пути мне встретилась шестерка И-16, которую вел Алексей Лазукин.

- Леша, - предупредил я его, - учти, сильный зенитный огонь. Особенно в западной части леса. Атакуй с пикирования.

- Понял, спасибо, - ответил Лазукин.

Его шестерку противник встретил разноцветными трассами спаренных "эрликонов", пулеметных установок и серыми шапками зенитных разрывов. Немцы поняли, что они обнаружены, и теперь оборонялись всеми средствами противовоздушной обороны.

Потом мне рассказывали о том, как протекала штурмовка.

Тяжелые пушечные "ишачки" били залпами. Один заход, второй... Алексей завел шестерку на третью атаку, вошел в пикирование, тут его и настиг вражеский снаряд. Я уже знал, как это бывает: перед глазами вспышка и разом - глубокая тишина. Алексей пришел в сознание в момент, когда его истребитель терял последние метры высоты. Его правая рука безжизненно висела, он перехватил управление левой рукой, потянул на себя. Самолет поднял тупой нос и с набором высоты пошел над лесом. И опять на какие-то секунды в глазах потемнело, перед приборной доской поплыли разноцветные круги, во рту стало солоно. Надо держаться, надо побороть слабость - иначе все, гибель.

Алексей собрал последние силы и левой рукой повел своего израненного "ишачка" к аэродрому. Спасешь машину-и сам спасешься. Увидишь опять Шурочку, друзей.

Истребитель летел в окружении боевых товарищей. Но силы покидали летчика. Он торопливо взглянул вперед, на землю, и увидел: лес, поле аэродрома, деревня, огибавшая его с северо-запада, и большой холм, покрытый снегом, были подернуты какой-то подвижной оранжевой пеленой, местами принимавшей красную окраску.

Шасси левой рукой не выпустить, да и сил больше нет. Алексей убрал газ, с трудом дотянулся до магнето, выключил мотор, подобрал ручку. Самолет; подняв снежный вихрь, прополз метров шестьдесят по снегу и остановился посреди летного поля. От стоянок к самолету бежали люди.

- Что с тобой, Леша? - расстегивая привязные ремни илямки парашюта, спросил Кузнецов и, запнувшись, покачал головой. - Да ты, родной, кажется, здорово того... Сейчас мы тебя осторожно...

Лазукин, смертельно бледный, что-то прошептал. Окружающие едва разобрали:

- Товарищ командир, группа задание выполнила, но вот... сволочи... в кабину...

Кровь пошла изо рта, Алексей потерял сознание. Подъехала санитарная машина. Врач наскоро перевязал его. Раны оказались тяжелыми. Правая рука перебита, осколки глубоко врезались в грудь н правый бок. Алексея увезли в деревню, в санитарную часть, а мы, летчики, как только самолеты были готовы, опять и опять двумя группами по восемь - десять машин поднимались в воздух на штурмовку лесного массива. Фашисты там казались крысами, забежавшими в ловушку.

К вечеру наши части полностью окружили "дамское сердце", а мы, уже в сумерках, шестеркой, собранной из всех эскадрилий, нанесли последний удар по центральной части леса.

Когда на высоте 1250 метров я подвел истребителей к цели, зенитчики врага молчали. Мы, как на полигоне, сделали два захода по горящему лесу. Позже пункт наведения благодарил нас по радио за хорошую, точную работу.

Поздно вечером мы с Анатолием Кузнецовым пришли в санитарную часть. Там уже собралось много друзей Лазукина. У изголовья сидела Шурочка. Алексей был в сознании, но дышал с трудом, струйка крови запеклась в углу рта. Врач посмотрел на нас и показал знаком, чтобы мы молчали. Алексей вдруг начал часто моргать глазами, силясь что-то сказать. Пальцами левой руки, лежавшей на его перевязанной груди, он манил нас - просил приблизиться.

Мы сели рядом с топчаном, на котором он лежал.

- Лета, - сказал Кузнецов, - немец в лесу разгромлен. Командующий армией передал по радио благодарность летчикам. Ты давай... Поправляйся, а мы пока повоюем и за тебя.

Глаза Алексея повлажнели, он заговорил чуть слышно, задыхаясь:

- Я все ждал, когда вы придете, спасибо... Толя, возьми мой самолет, отомсти за меня. Я уже, наверное...