Богдан Хмельницкий

Увидев Елену и Виговского, Хмельницкий остановился на полуслове и вопросительно посмотрел на писаря.

— Что, Иване? Срочное что-то?

— Срочное, пане гетмане, — и тоже, как Елена, посмотрел на Тимоша, словно не хотел при нем говорить.

Хмельницкий перехватил этот взгляд писаря и недовольно нахмурился.

— Говори, от Тимофея у меня тайн нет.

Тот слегка смутился и, согласно кивнув головой, проговорил:

— Пробыли представители польских комиссаров, которые едут к нам на переговоры. Новогрудский хорунжий и старый знакомый пан Смяровский. Жалуются слезно на лишения и издевательства, которые терпят от посполитых в пути. Пан Кисель просит позволить им прибыть в Киев и чтобы его милость гетман туда прибыл.

Хмельницкий недобро нахмурился. И тогда вмешалась Елена.

— Надо бы уважить их просьбу, Богдане, негоже королевским посланцам терпеть издевательства.

— Негоже, говоришь? А то, что шляхта целые города вырезала, что снова Бар захватили, что готовят, прикрываясь миром, новое войско, гоже?

Хмельницкий напрягся весь, жилы вздулись, и лицо от гнева налилось кровью. Такому ему перечить нельзя. Нужно ждать, пока сам остынет.

— Негоже! А то что к воеводе Киселю в Белгородку уже два раза для тайных переговоров против меня приезжали из Киева митрополит с архимандритом — гоже?

Он обернулся к Тимофею.

— Скачи сейчас же, сыну, к полковнику Донцу и сотнику Тише, которые со своими казаками сопровождают посольство, и пусть, не мешкая, проводят комиссаров в Переяслав, там будут переговоры.

Когда Тимош вышел, Хмельницкий, охладев немного, подошел к молчавшей Елене и, обняв ее, проговорил:

— Иди, собирайся, поедешь с нами в Переяслав.

Переяслав, как и Чигирин, Белая Церковь, Киев, были во времена освободительной войны ее важнейшими центрами и опорными пунктами. А Переяславский полк по праву считался одним из самых больших на Украине. Здесь располагался и главный центр артиллерии. Действовали крупные мастерские, в которых пушкари делали и ремонтировали пушки и другое оружие. В пригороде производили селитру, нужную для изготовления пороха. Хмельницкий любил Переяслав, который многим связывал его с прошлым, и, как и своей резиденцией Чигирином, дорожил им. Дом брата его умершей жены Анны Якима Сомка был и его домом. Здесь он и намерен был принимать посольство. Сюда же съехались его старшины, с которыми Хмельницкий должен был держать совет по ходу переговоров.

Когда все вместе собрались под оборонным валом детинца в доме Сомка, сразу стало ясно, что переговоры будут безрезультатными: поляки просто хотели прикрыть ими свою подготовку к новой войне.

В начале февраля 1649 года приехал царский посланец подьячий Василий Михайлов. Он привез письмо царя и подарки — «40 соболей в двести рублей и два сорока по 150 рублей, всего на 500 рублей». Подарки приняли с благодарностью и почтением, а письмо прочли на старшинской раде. Не принесло оно большой радости Хмельницкому и его сподвижникам. Царь хотел мира с поляками, а решение главного вопроса — о воссоединении — снова откладывалось.

Ответ писали сообща «во всей думе полной». Напоминали царю, что уже дважды просили его быть над ними государем, но ответа так и не получили. «Аж ныне отдана нам грамота твоего царского величества через гонца Василия Михайлова, в которой желаешь, чтоб есмы к покое жили с ляхами и с княжеством Литовским, и чтоб больше кровь християнская не разливалась. Мы со всем Войском Запорожским желали того, чтоб есмы в покое пребывали, но ляхи, те хитрые и несправедливые в слове, до нас с миром ныне присылают, а там войско собирают на нас, несколько городов християн высекли, попов и чернцов рубят и разные муки, яко Ирод, чинят… А мы, как прежде, также и ныне желаем того, чтоб ваше царское величество нам, наинижайшим слугам и подданным своим, государем и царем, а когда войну с нами зачнут, на них от Смоленска войском своим благословил наступити… А когда не будет милости твоего царского величества и не восхощешь нам выручки и помощи давать и против неприятелей наших и своих наступать, тогда мы, вземши бога на помочь, потуду с ними станем биться, докуду нас станет, православных…»

Одарив подьячего Василия Михайлова и его сопровождающих и передав подарок царю, решили на следующий день отпустить его, но утром прискакал гонец и сообщил, что польские комиссары уже подъезжают к Переяславу. Тогда, собравшись на раду, порешили, что присутствие царского посла придаст весу гетманской стороне на переговорах, и просили его остаться на несколько дней. А польскому посольству договорились выразить необходимое почтение, но никаких уступок не делать.

Направляя комиссаров на переговоры с Хмельницким, польский король и его канцлер думали, что известными посулами удастся отвернуть гетмана и его старшину от народа и использовать для восстановления «покоя» на Украине, для борьбы с восточноукраинскими магнатами. Королю нужна была сила, чтобы укрепить свою власть как в Польше, так и на Украине. Об этом знали и говорили в Варшаве. Бывший там царский гонец дьяк Григорий Кунаков сообщал: «Сказывали в разговорах многие люди, что Казимира короля хотение есть и того желает, чтоб Богдан Хмельницкий панов-рад (магнатов) сломил и ему послушных учинил».

Такая политика короля была неновой: он продолжал линию своего предшественника. Но тогда, в начале борьбы, Хмельницкий мог соглашаться с ней, потому что это было необходимо для восстания, а сейчас поддержка короля, к тому же готового в подходящий момент всадить нож в спину, только во вред задуманному. Да и кто бы его ни толкал против своего народа, на это Богдан никогда не пойдет. Только с народом, только опираясь на его готовность продолжать борьбу до полного освобождения от польско-шляхетского гнета, он сможет довести до конца начатое святое дело.

Перед самым приездом послов сошлись еще раз на совет. Старшины явились почти все хмурые, с тяжелыми головами после ночной попойки по случаю предстоящей встречи.

— Не злись, батьку! Братья душу отвели. Все думали-гадали, какие ты решения примешь по посольскому делу. Не обманули бы ляхи да тот Кисель-ублюдок, — усмехаясь, проговорил еле стоящий на ногах Чарнота.

Хмельницкий бросил на него пронизывающий взгляд, увидел его нескладную сжатую фигуру и весело рассмеялся:

— А мое решение будет такое: с чем приехали, с тем и уедут. Не пожалеем только послам казацкой горилки! Королевское посольство — его принять пышно следует.

Переправившись через Днепр около Триполья, польское посольство 19 февраля 1649 года подходило к Переяславу. Стоял жестокий трескучий мороз, какого давно не было в это время на Украине. Хмельницкий с полковниками, есаулами, сотниками, военной музыкой, с бунчуком и красной хоругвью выехал навстречу посольству в поле. Встретились вблизи Переяслава. Прибыли брацлавский воевода Адам Кисель, киевский каштелян Максимилиан Бржозовский, новгородсеверский хорунжий Николай Кисель, брат Адама Киселя, львовский подкоморий Войцех Мясковский, брацлавский подчаший Якуб Зелинский, два королевских секретаря — Яков Смяровский и князь Захар Четвертинский и др. Поздоровавшись со всеми учтиво, Хмельницкий спрыгнул с коня и сел в сани воеводы Киселя. При въезде в город их приветствовали орудийными залпами из двадцати пушек.

Хмельницкий пригласил всех к себе на обед. Здесь уже были послы других правительств и среди них Василий Михайлов, которого гетман представил с особой учтивостью. Это сразу насторожило польских комиссаров. Но еще больше смутило их то, что Хмельницкий тут же за обедом начал зло подшучивать над коронным хорунжим Александром Конецпольским, князем Вишневецким, высмеивая их «и всех ляхов». И хотя гетманша Елена, которая радушно угощала своих соотечественников, как могла, старалась увести разговор, но ей это не удавалось.

После обеда растерянных таким приемом комиссаров распределили по квартирам в разных домах, чтобы они не могли без ведома гетмана сходиться и устраивать совещания. Это еще больше насторожило Киселя и все посольство.