Ганнибал

Однако и Ганнибал, может быть, по причинам, нашедшим отражение в приведенных выше словах Ливия, не предпринимал решительных действий. Очевидно, если римляне еще не чувствовали себя в состоянии решиться на новое генеральное сражение, то и Ганнибал после зимовки в Капуе не видел такой возможности для себя. Понимая, что осада Касилина сковывает его силы и заставляет напрасно тратить время (недаром ему приписывается раздраженный возглас: «Неужели мне суждено сидеть у Касилина, пока не вырастет репа?»), не решаясь захватить город силой, Ганнибал пошел в конце концов на переговоры. За выкуп в 7 унций золота с человека он разрешил осажденным покинуть город.

Взятие Касилина и в особенности бездействие римлян в начале кампании открыли Ганнибалу дорогу к новым успехам на юге Италии, позволили ему захватить силой или принудить к заключению союза некоторые города, сохранявшие еще верность Риму.

Среди них первой его жертвой стала Петелия — единственный, по словам Ливия, город в Брутиуме, не изменивший союзу с Римом. Она оказалась в безвыходном положении: осажденная карфагенянами и брутиями, Петелия запросила помощи у Рима, но получила отказ; сенат объявил, что никакой поддержки при сложившихся обстоятельствах он столь отдаленным союзникам оказать не может, и предложил петелийцам самим позаботиться о себе. По настоянию местного сената в Петелии решили сопротивляться [Ливий, 23, 20, 4 — 10], однако после осады, продолжавшейся несколько месяцев (по Полибию, 11), изнуренные голодом горожане с позволения римского правительства сдались карфагенскому военачальнику Гимилькону, которому Ганнибал поручил осаду города [Ливий, 23, 30, 1 — 4; Полибий, 7, 1, 2]. По рассказу Аппиана [Ганниб., 29], который в одних случаях дополняет Полибия и Ливия, а в других — противоречит, события в Петелии разворачивались следующим образом: Ганнибал, подведя к городу осадные орудия, натолкнулся на отчаянное сопротивление немногочисленных граждан, мужчин и женщин, которым удалось эти орудия поджечь. Учитывая, что защитников Петелии было слишком мало, что они гибли в оборонительных боях, и от голода и лишений, Ганнибал решил ужесточить блокаду. По его приказу вокруг Петелии была возведена осадная стена; командование осаждающими Ганнибал поручил Ганнону. Петелийцы выслали на бой сначала тех, чья гибель принесла бы городу наименьший ущерб; за этими последовали и остальные. Только после уничтожения голодных и больных, которые не в состоянии были держать оружие, Ганнон сумел войти в город. Из населения спаслись бегством только 800 человек; когда война окончилась, римляне водворили их на прежнее место.

Сравнивая оба приведенные выше повествования, нельзя не признать, что традиция Полибия и следующего за ним Ливия производит впечатление более достоверной и объективной. В ее пользу говорят уже материалы о неудачных переговорах Петелии с Римом; отказ Рима помочь своим вернейшим друзьям, каковы бы ни были его причины, едва ли способствовал укреплению авторитета римского имени, и Полибий, а после него Ливий, конечно, могли эту информацию опустить, что и сделал источник, использованный Аппианом. Обращает на себя внимание и рассказ о сдаче Петелии. По Ливию, судьба города, сдавшегося в конце концов на милость победителя, выглядит менее героичной, нежели у Аппиана.

Как бы то ни было, однако Петелия оказалась в руках карфагенян; римляне лишились последнего оплота в Брутиуме.

Вскоре после этого, по рассказу Ливия [23, 30, 6 — 7], брутии, союзники Ганнибала, захватили греческий город Кротон; на сторону брутиев перешел и другой греческий город — Локры, где знать, как замечает Ливий [23, 30, 8], предала народ.

Согласно другой версии, также воспроизводимой Ливием [24, 1 — З], Локры и Кротон были захвачены карфагенянами после того, как войска Ганнона, сына Бомилькара, по окончании военных действий в Кампании в 215 г. возвратились в Брутиум. Этому противоречит, однако, то обстоятельство, что прибывшие перед событиями 215 г. в Кампании подкрепления Ганнибалу высадились в Локрах, которые к этому моменту уже стали союзниками карфагенян. Сказанное позволяет усомниться и в достоверности отдельных деталей этого рассказа. Так, Ливий пишет, что Локры сдались карфагенянам потому, что часть граждан, находившихся в поле, была отрезана от города, а «легкомысленные» предпочли новый союз и новое государственное устройство; они, однако, позволили римскому гарнизону тайно покинуть город. Здесь, по-видимому, в традиции имеется внутреннее противоречие: она говорит о государственном перевороте, явно антиримском по своей политической направленности, и в то же время о действиях, способных, безусловно, скомпрометировать Локры в глазах нового союзника. К тому же все, о чем в данном тексте рассказывается, противоречит замечанию самого же Ливия о знати, предававшей народ. Что же касается Кротона, то здесь, по словам Ливия, существовало демократическое антиримское движение, которое впустило в город брутиев, однако местная знать укрылась в акрополе; в конце концов кротонцы, засевшие в акрополе, переселились в Локры. Во второй версии Ливия не исключены, таким образом, хронологические аберрации; здесь могли найти отражение события, происходившие в Брутиуме до прибытия карфагенских подкреплений.

Некоторая активность элементов, враждебных Риму, наблюдалась и в Сицилии: Гелон, старший сын сиракузского царя Гиерона II, после Канн открыто принял сторону Карфагена. Он вооружал народ, всеми мерами привлекал к себе сторонников, готовясь захватить власть, и только внезапная смерть Гелона, в которой, может быть и не без причины, обвиняли его отца, сохранила, хотя и на короткое время, римско-сиракузский союз [Ливий, 23, 30, 10 — 12].

IV

Союз с Филиппом V. Война в южной Италии

Пока Ганнибал и союзники сражались в Южной Италии, его брат Магон собирал в Карфагене подкрепления. Ему удалось раздобыть 12 000 пехотинцев, 1 500 всадников (вместо 4 000, как предполагало решение совета), 20 слонов (вместо 40) и одновременно 1 000 талантов серебра и 60 боевых кораблей. Всех этих воинов, животных, деньги и флот он уже собирался направить в Италию, как вдруг обстоятельства заставили круто изменить решение [Ливий, 23, 32, 5].

Во-первых, из Испании поступили вести о поражениях, которые потерпели там карфагенские войска, и о том, что почти все коренное население полуострова перешло на сторону римлян [Ливий, 23, 32, б]. Во-вторых, в Карфаген прибыло тайное посольство из Сардинии, которая издавна была колонизована финикиянами.^[108] Посланцы рассказывали, что на острове стоит небольшой римский гарнизон, что прежний наместник, претор Авл Клавдий, отзывается и пока еще только ожидают нового, что население провинции созрело для бунта: оно утомлено длительным, жестоким, алчным господством римлян, тяжкими поборами и обязанностью поставлять римским войскам чрезмерно много продовольствия. Послов из Сардинии в Карфаген направили сардинские аристократы; главным инициатором заговора Ливий [23, 32, 7 — 10] называет Хампсикору, самого авторитетного и самого богатого человека на острове. Интересно, что, по рассказу Ливия, антиримское движение в Сардинии было преимущественно аристократическим. Может быть, здесь сказались давние политические, хозяйственные и культурные связи Сардинии с Карфагеном, разорванные после I Пунической войны, когда остров перешел под власть Рима, тем более что традиции карфагено-финикийской цивилизации в Сардинии сохранялись по крайней мере до III в. н. э. Не исключено, что антиримское движение в Сардинии могло быть инспирировано карфагенянами [Ливий, 23, 41, 2].

Как бы то ни было, карфагенский совет решил направить в Испанию Магона со всеми войсками, находившимися под его командованием, а в Сардинию — Гасдрубала Плешивого, которому дали примерно такую же армию, что и Магону [Ливий, 23, 32, 11 — 12]. Решение карфагенского правительства хорошо объясняется политической обстановкой, сложившейся в западносредиземноморском мире: необходимо было укрепить пошатнувшееся положение на Пиренейском полуострове, по возможности ликвидировав там римскую угрозу, а перспектива отвоевать назад Сардинию создавала реальную надежду овладеть выгодными стратегическими рубежами для нового вторжения в Центральную Италию. Все это так. Но о каких-либо подкреплениях из Карфагена в этих условиях уже не могло быть и речи. Тем более важными были для Ганнибала дипломатические шаги, дававшие, казалось, возможность обрести столь желанного союзника и начать объединение всей ойкумены для борьбы против Рима.