Красавицы не умирают

—     Вас окружают дети, а я совсем одна. Отдайте мне того, кто должен появиться на свет.

Давид Александрович обещал, что, если родится де­вочка, сестра возьмет ее и будет растить. Радости Нины Александровны не было предела: хоть одна молитва была услышана небом. Маленькая Катя родилась хилым, болез­ненным ребенком. «Мама Нина» самоотверженно выхажи­вала девочку. Кроватка Кати стояла рядом с кроватью Нины Александровны. Она не разлучалась с воспитанни­цей, та обожала ее, и слезы, которые не всегда удавалось спрятать вдове, были первыми Катиными огорчениями.

—     Кто тебя обидел, тетя? Ну почему ты плачешь?

Нина Александровна брала девочку на руки, прижима­ла к себе:

—    Я просто так, Катенька. Больше не буду. Посмот­ри, я уже улыбаюсь...

 «Мама Нина», правда, отлучалась. Это происходило каждый день, и, чуть подросши, девочка уже знала, что тетя ходит на могилу. Иногда брала и ее.

Еще воспитанница Нины Александровны запомнила шкатулку, всегда стоявшую на столике в их с тетей спаль­не. Ей не раз приходилось видеть, как та открывала крышку, водила пальцами по темному дереву. Потом лицо тети становилось странным, словно она, сомкнув веки, что-то силилась вспомнить и не могла, — и это очень мучило ее. Потом она опускала голову на поднятую крышку, пле­чи ее начинали мелко-мелко дрожать.

...Воспитанница Грибоедовой, Екатерина Давидовна Астафьева, на склоне лет вспоминала: «В 1871-м мать моя передала мне тетину шкатулку, говоря: «Береги, она была очень ценной для тети твоей, в ней когда-то хранились бумаги Александра Сергеевича Грибоедова».

...Люди едва ли когда поймут, что хранящие верность не совершают никакого усилия над собой. Это нечто само собой разумеющееся. Их ноша легка. Нина Александровна удивилась бы, услышав, что ее жизнь называют подвигом любви. Если бы ей хотелось, она полюбила бы другого. Но это было невозможно. Грибоедов, мертвый, легко справлялся с соперниками. Он оставался самым лучшим, умным, красивым. Как это удается тем, кого давно нет на свете, почему их любят, а живых забывают, легко заменя­ют другими — загадка...

                                                             * * *

Осенью 1856 года в Москве состоялась коронация нового царя, Александра II. Екатерина Чавчавадзе-Дадиани, ставшая после смерти мужа правительницей Мингрелии, разумеется, должна была присутствовать на торжественной церемонии. В этой поездке ее сопровождала сестра, Нина Грибоедова, ей шел сорок пятый год. Краски молодости покинули лицо «мадонны Мурильо», но теперь, вопреки всему, что-то истинно божественное, отрешенное от суеты, мелочных ухищрений и забот стало проявляться в нем. На женщину, чей скромный наряд оживлялся лишь белым во­ротником, оглядывались, где бы Грибоедова ни появля­лась. Шептали вслед: «Кто она?» Узнав, смотрели при­стально и цепко, словно то было видение, которое появ­ляется лишь раз в жизни, но потом, оставаясь недоступ­ным забвению, светлым воспоминанием уходит в мемуары, в семейные предания.

Так было и тем вечером, когда Нина Александровна с сестрой появилась в Малом театре. Давали «Горе от ума». Актеры знали: в зале сидит вдова Г рибоедова. За кулиса­ми чувствовалось волнение еще и потому, что спектакль был внеочередным, незапланированным. Дело в том, что в те дни, которые сестры предполагали еще быть в Москве, в афише Малого значились совсем другие спектакли. Нина Александровна, словно предчувствуя, что другого случая уже не представится, обратилась к поэтессе Евдокии Ростопчиной. Та была на короткой ноге с театральным начальством. Нельзя ли показать «Горе от ума»?

Ростопчина отозвалась с горячим сердцем, без промед­ления. «У меня к вам поручение, милостивый государь Алексей Николаевич, — писала она управляющему конто­рой театров Верстовскому. — Здесь теперь находится вдова Грибоедова и сестра ее, правительница Мингрелии. Они обе очень желают видеть на сцене «Горе от ума» и просят доставить им это наслаждение».

...Летом 1857 года в Тифлисе началась паника: из Персии пришла страшная гостья — холера. В Сионском соборе экзарх Грузии отслужил молебен, прося Всевышне­го заступиться за несчастных людей. Смерть косила на­право и налево. Молотки гробовщиков не умолкали даже по ночам, и казалось, скоро не останется живых, чтобы хоронить мертвых.

 Люди богатые давно покинули город, оставив слуг сто­рожить добро. Знакомые и родные Нины Александровны, отправляясь в свои отдаленные имения, умоляли ее ехать вместе с ними. Она отказалась. Все, кто знал кроткую Нину, понимали — увещевания бесполезны. У нее один ответ: «В городе всего два врача да община сестер мило­сердия при русском госпитале. Я лишней у них не буду». И провожала, и махала уезжавшим вслед рукой.

...Она заразилась и знала, что умирает. Почти три де­сятилетия ее вдовства кончались вместе с жизнью. В по­следний миг забытье оставило ее, и склонившейся сиделке Нина Александровна сказала очень разборчиво, собрав последние силы:

— Меня... рядом с ним.

И ушла — с облегчением, быстро, словно торопясь на свидание, которое давно ей было обещано и так долго, так мучительно откладывалось.

ТАНЕЦ С ПОКРЫВАЛАМИ

Н .Щербина

Уже восемьдесят лет нет на свете великой обольститель­ницы Маргариты Зелле. Мир знает ее под именем Мата Хари. Написаны романы, сняты фильмы, голландцы соз­дали мемориальный музей своей знаменитой соотечествен­ницы. То там, то здесь появляются новые публикации: была ли действительно шпионкой танцовщица, сводившая с ума Европу? Или мир посетила женщина, владевшая ис­тинно божественным ремеслом «аре амандис» — искус­ством любить?

...На рассвете 15 октября 1917 года недалеко от Венсенского леса под Парижем состоялась казнь. Солдат с карабинами выстроили в три ряда, а в десяти шагах от них, возле врытого в землю столба, стояла нарядная дама в широкополой шляпе с вуалью.

Офицер быстро зачитал приговор, и раздалась коман­да. Женщина, дернувшись вперед, упала на колени и мед­ленно опустилась на землю.

По одной версии лишь три пули попали в нее, из ко­торых одна, по счастью, прямо в сердце. По другой — одиннадцать. Кроме того, упоминают о «выстреле милосердия» — когда осужденного добивают наверняка из пистолета. На сей раз тяжелый свинец раздробил по-королевски благородное, будто из мрамора высеченное лицо. Лицо, которое грезилось во сне и наяву тысячам людей.

Солдаты же были уверены, что уничтожают исчадие. А эта высокая тонкая фигура, изящная рука, прижатая к груди, голос, спокойный и нежный, — все дьявольская оболочка, соблазн, смущающий их неискушенные души.

Однако, когда дело было сделано и тело положили в привезенный заранее гроб, встал вопрос: что дальше? Очевидно, у казненной ни родных, ни знакомых не бы­ло — просьб о выдаче тела не поступало. Потому и ре­шили во избежание лишних хлопот отправить его в анато­мический театр под скальпель будущим Гиппократам.

Недруги казненной увидели бы в этом высшую спра­ведливость: ненавистная будет расчленена, никто никогда не узнает, где, в какую яму бросили ее бренные останки. Но для многих обыкновенных людей Мата Хари была во­площением чего-то прекрасного, таинственного, иллюзор­ного. Ее снимки в газетах с восторгом рассматривали, по­купали в киосках фотографии, читали интервью, которые она щедро раздавала. Танцовщица вовсе не была бабоч­кой-однодневкой. Она пользовалась успехом прочным и устоявшимся: обширная гастрольная география, аншлаги, присутствие на выступлениях коронованных особ. Сколько людей в Европе на протяжении двенадцати лет впадали в некое гипнотическое состояние, носившее имя Мата Хари! История этой болезни окончилась осенним рассветом у Венсенского леса. Началась — 5 марта 1905 года...