Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Когда мы со Штеффеном выбрались из машины майора, то увидели колонну примерно из сотни легионеров в невменяемом состоянии, бредущих в сторону нашего лагеря по главной улице и тащивших на плечах разнообразные трофеи: столы, подставки для шляп, стулья, радиоприемники, бутылки; шестеро пыхтя волочили музыкальный автомат. В сумеречном свете фонарей это было похоже на какое-то таинственное средневековое ритуальное шествие.

Начался проливной дождь, но он не смог затушить пожар, разбушевавшийся в сердцах легионеров. В лагере бесчинства продолжились. Все дружно устремились в палатку, служившую полковым борделем, но туда их не пускали сержанты и капралы, потому что часы приема рядового состава закончились. Бордель стали забрасывать бутылками с бензином; объявившиеся в толпе народные трибуны довели всеобщее возмущение до точки кипения, и с криком «Раз-два, взяли!» все дружно принялись валить палатку. Повалили, опрокинув бар со всеми бутылками и бокалами, которые полетели во все стороны с невероятным грохотом и звоном, напоминавшим извержение вулкана.

Дамы с проклятиями выскочили из разоренного борделя и кинулись прочь, в дождь и темноту; за каждой из них погналось не менее двадцати мужчин. Все промокли до нитки и вывалялись в грязи — можно было подумать, что они приняли душ в фонтане нефтяной скважины. В общем, событие получилось яркое, взятие Бастилии по сравнению с этим — просто тьфу.

Но тем дело не ограничилось. Внезапно кто-то бросил в толпу пару наступательных гранат, и завязалась нешуточная схватка. Многие сержанты и капралы получили наконец то, что им давно причиталось. Ситуация стала взрывоопасной и чреватой самыми непредсказуемыми последствиями. Прибыла военная полиция с подкреплением на десяти армейских джипах, непрерывно гудевших во всю мочь. Полицейские пустили в ход дубинки, начался массовый исход. Легионеры разбежались, растаяв в темноте. Праздничная программа была завершена.

Итоги вчерашнего гулянья: исчезли пятнадцать легионеров с шестью автоматами, двумя джипами и «доджем». Среди сбежавших — бельгиец Джо из 4-й роты. Поступило сообщение из Филипвиля: дезертировали восемнадцать военнослужащих хозяйственной роты, прихватив с собой две радиостанции, девять автоматов и три машины. В легионе отменены все увольнительные.

Вчера был проведен форсированный марш с участием всех подразделений полка. Прошли тридцать пять миль, сегодня маршировали обратно. Таким образом из нас пытаются выветрить бунтарский дух. Жара стояла убийственная. Девятерых она довела до коматозного состояния, а в 4-й роте у кого-то не выдержало сердце, и он не то умирает, не то уже умер. Очевидно, из-за прекращения огня мы теряем форму.

Вилли Штеффен и Шарли Нуа уплывают завтра на «Ла Кий», отслужив свои пять лет. Разумеется, Вилли, как и я сам, ни за что не присоединился бы тогда к оасовцам — мы просто трепались.

Мы устроили им отвальную, продолжавшуюся до тех пор, пока они не свалились без чувств. Оба вне себя от радости, что покидают легион, и клянутся, что никакими коврижками их сюда больше не заманишь. Остальные воспринимают их заверения скептически: столько уже было случаев, когда бывшие легионеры, не сумев устроиться на гражданке и проглотив свои амбиции, просились обратно! Найти свое место в большом мире — нелегкое испытание, и не выдержавшие его обычно вербуются не в те подразделения, где служили раньше, а в другие, надеясь, что их старые друзья не узнают об их неудаче. Мы иногда вспоминаем демобилизовавшихся и воображаем, как они гуляют по Елисейским Полям, обнимая каждой рукой по три девушки, а на самом деле они в этот момент, возможно, вкалывают до седьмого пота где-нибудь в Джибути, на Мадагаскаре или других аванпостах легиона.

Как бы то ни было, мы с Вилли говорим друг другу «Adieu». [74] Очень жаль, мне будет не хватать его юмора. Легион ломает сложившиеся предубеждения и предвзятые представления о людях, и вместо них иногда возникает настоящая дружба. Так было и у нас с Вилли. Однако, отслужив свой срок, каждый идет своим путем и дружба постепенно становится угасающим воспоминанием. Как поется в одной из наших песен: «pour oublier il faut partir», [75] но совсем забыть Вилли невозможно.

Всю последнюю неделю обыскиваем огромную долину, образованную руслом высохшей реки под названием Ген-Ген к югу от Джиджели, в окрестностях Тексаны. Вилли и Шарли Нуа уже нет с нами. Друзья так махали нам на прощание руками, что те едва не отвалились. Что-то ждет их на гражданке?

Хотя операции проводятся так же, как обычно, мы даже не рассчитываем найти кого-нибудь. Все это фарс чистой воды. Может быть, в этом и есть какой-то смысл, но я не в состоянии его уразуметь. Мы просто бродим по холмам вверх и вниз, как стадо вислоухих мулов.

Сегодня на марше потерял сознание Грубер. Хладный труп в испепеляющую жару. Никто об этом не скорбел, ибо Грубер — это змея в человечьей шкуре.

Мы переправили все свое движимое имущество из Филипвиля в Телергму. Вчера я сходил в Филипвиль — может быть, в последний раз. В баре встретил человека, который оказался знакомым супругов Серв и некоторых их друзей. Похоже, он знаком со всем городом. Он подтвердил, что Сервы уехали во Францию. Туда же, насколько мне известно, убыли и все остальные. Город превратился в мертвую пустыню. А сегодня утром мы в последний раз вышли строем из ворот лагеря Пео с гимном 2-го парашютно-десантного полка. Мы спустились по холму на шоссе, где нас ждали грузовики. Впереди нас расстилалось море, позади был лагерь, уже ставший воспоминанием. Мы направились в Телергму. Конец филипвильской главы. Мне довелось пережить здесь несколько хороших моментов, и я запомню их навсегда. Но те солнечные дни на пляже в Сторе были в моей предыдущей жизни, когда «ничто человеческое мне было не чуждо».

Чем ближе независимость, тем медленнее тянется время. Поскольку она неизбежна, так пускай бы уж пришла поскорее, чтобы мы могли окончательно распроститься с прошлым и вступить в новую фазу нашей здешней жизни. Ждать, пока это произойдет, — все равно что бежать на месте.

Десять дней мы провели на тунисской границе. Первой партии феллахов было разрешено войти в Алжир. В течение двух дней граница была открыта. Тысячи пеших арабов, легковых автомобилей и грузовиков, растянувшись колонной до самого горизонта, шли и шли мимо нас все эти сорок восемь часов.

Когда проход снова закрыли, мы залегли цепью вдоль границы на протяжении нескольких миль и тихо провели там всю ночь — удостовериться, что арабы не злоупотребят оказанным им гостеприимством.

Становится ясно, что европейцам здесь придется несладко, когда алжирцы возьмут власть в свои руки. Слишком много ненависти накопилось за последние годы, и ее не вытравишь, подписав мирный договор. Стремление отомстить можно понять. Когда мы уехали из Филипвиля, в лагере осталась небольшая группа легионеров, чтобы навести окончательный порядок. Вечером двое из них отправились в город, где на них напали. Одному удалось бежать, другому отрезали голову.

Уайт покидал Филипвиль с последним грузовиком. Он сказал, что накануне отъезда несколько человек отправились на городское кладбище, чтобы в последний раз подравнять траву на легионерских могилах и привести их в приличный вид. Но арабы успокоятся лишь тогда, когда могилы совсем зарастут и сравняются с землей.

А в Сук-Ахрасе я столкнулся с их враждебностью в довольно необычной обстановке. В одно из воскресений мы с Павличиком были в городе и просто из любопытства решили зайти в большую мечеть. Мы вели себя очень уважительно — сняли ботинки и низко поклонились мулле, вышедшему нам навстречу. На нас была форма парашютистов, и, хотя присутствовавшие в мечети старики были явно изумлены нашему появлению, они пригласили нас сесть в их круг на ковре в центре помещения. Вся мечеть была устлана умопомрачительными коврами, на которых сидели или стояли люди и, по-видимому, молились. Старики держались с нами исключительно гостеприимно. Пряча изумление в длинных белых бородах, они дружески пожали нам руки. Мы сели и поговорили с ними о религии, сойдясь на том, что у разных народов разные формы поклонения Богу, но фактически все они верят в единое высшее существо. Эти добрые люди были с нами абсолютно искренни. Никакой враждебности ни мы к ним, ни они к нам не испытывали, царила атмосфера доброжелательства. Но это продолжалось недолго. Неожиданно к нам подошел какой-то араб и сказал, что на улице перед мечетью появился патруль и назревают беспорядки, так что нам лучше уйти. Мы распрощались с этими достойными людьми и поспешно обулись.