Одиссея генерала Яхонтова

— Что — здесь?

— Я предвижу, что здесь, в, Штатах, проляжет очень важный фронт антифашистской войны, — жестко сказал посол. — Очень многое будет зависеть от того, какую позицию займет эта страна. («Он не сказал — ваша страна», — с благодарностью подумал Яхонтов.) Начиная от того, что будет делать американская армия, и кончая тем, с кем и чем будут торговать США. Да, торговать, Виктор Александрович. Вот вам один факт — как говорится, не для печати.

Посол подошел к карте и ткнул пальцем в среднее течение Днепра:

— Здесь, в Запорожье, наш единственный завод, производящий магний. Без магния нет самолетов. А что, если немцы разбомбят или даже захватят этот завод? Где мы возьмем магний? Только в Америке, Виктор Александрович. А захочет ли она его нам продать? И на каких условиях?

— Президент Рузвельт понимает, что Гитлер — угроза и для Соединенных Штатов. Я убежден, что он вскоре четко выразит свое отношение к нападению Гитлера на нас… на Советский Союз.

Уманский сделал вид, что не заметил оговорки.

— Я тоже надеюсь на это, — сказал он. — Но я с тревогой наблюдаю, как свободно действуют здесь Германо-американский бунд и подобные ему организации. Это же пятая колонна Гитлера в Америке. Вы думаете, они останутся пассивными? Вы думаете, Христианский фронт Кофлина не проявит симпатий к Германии? А Национальная рабочая лига? Не примите это за вмешательство во внутренние американские дела, я лишь продолжаю отвечать вам. Генерал, говорю вам со всей ответственностью: останьтесь на этом фронте. Здесь вы принесете больше пользы Родине. («Он сказал — Родине», — отметил растроганный Яхонтов.) Вам будет трудно здесь. Вы еще не представляете, как вам будет трудно. Потом вы вспомните мои слова, Виктор Александрович. Вы будете говорить слова правды, я достаточно знаю вас и о вас, я в этом уверен. Вы не побоитесь говорить правду. Но вы не представляете, как много врагов у нее будет. И не всегда открытых врагов, вроде бунда. Против вас и таких, как вы, станет целый корпус подлецов, которые примутся маскировать свои реакционные профашистские взгляды псевдопатриотизмом, панамериканизмом, изоляционизмом, господом богом и, простите, чертом лысым. У вас будет тяжелая война, генерал.

— Есть еще порох в пороховницах! — Яхонтов встал и крепко пожал руку Константину Александровичу. — Спасибо. Я знаю, как вам сейчас некогда. До свидания.

— До скорого свидания, генерал.

У посольства все еще митинговали кандидаты в добровольцы. Яхонтов искал глазами Плотниковых, но они куда-то исчезли. А может быть, и к лучшему — хотелось побыть одному, подумать.

— Придем еще раз и еще раз, а своего добьемся! — кипятился русский американец, лицо которого было Яхонтову смутно знакомо. — Пусть записывают в красноармейцы! Составим список патриотов! Мы не чужие! Отстоим социализм, отстоим родину Октября! — выкрикивал он под одобрительные возгласы. Это был агент ФБР Жаров-Ярроу.

В отеле Яхонтов попробовал покрутить приемник, но красивый аппарат брал только местные станции. В вечернем выпуске новостей сказали, что вермахт стремительно наступает, а Красная Армия бежит. Яхонтов пытался представить себе, что происходит сейчас там, на фронте, пытался и не мог. Он не верил, что Красная Армия «бежит». Но то, что вермахт наступал стремительно, было несомненным фактом. Радио цитировало сообщения ТАСС. Там речь шла о тяжелых оборонительных боях, но названия городов, захваченных немцами, были те же. Значит, и в самом деле отступают. Почему? И сколько будут отступать?

В ресторане за ужином с соседних столиков доносились разговоры о германо-советской войне. Упитанный господин снисходительно вещал:

— …Один министр может ошибаться, как любой человек. Но смотрите, Нокс говорит, что Гитлер расправится с Россией за шесть-восемь недель, а Стимсон говорит, что за месяц, максимум три. Итак, и военно-морской министр, и военный практически сходятся в оценках. Значит, это истина. Значит, России осталось жить месяца два, не больше. Что бы вы ни говорили, а фюрер молодец: нокаутировал такого гиганта в первом же раунде!

Вся его компания одобрительно зашумела.

«Боже мой, — подумал Яхонтов, — как прав посол. Как это трудно. Ведь не дашь ему по физиономии (собственни, за что?). Надо переспорить, переубедить. Такого? Возможно ли это?»

И, устыдившись, довел мысль до конца: а там, на фронте, сейчас, вот сию минуту? Прав, прав посол: будет тяжело. Но это будет твоя война, генерал Яхонтов.

«Умом Россию не понять»

По прошествии лет Виктор Александрович задал себе вопрос — а всегда ли он верил в победу. И ответил, как всегда, честно — нет, не всегда. Были дни, недели, осенью сорок первого, когда, казалось ему, все, конец. Это было страшное и странное для него время. Уже были сказаны ставшие потом столь известными циничные слова сенатора Трумэна о том, как следует вести себя Америке в войне Германии с СССР (добиваться, чтобы обе стороны ослабли). Но тогда сенатор от штата Миссури еще не стал основателем и первым председателем сенатской комиссии по вопросам производства вооружений, что вывело его на уровень общенациональной известности, и потому его слова не привлекли в момент их публикации такого внимания, как впоследствии, когда «маленький Гарри» стал президентом.

Тогда, в сорок первом, гораздо громче прозвучали слова сына Черчилля о том, что идеальным исходом германосоветской кампании был бы такой: чтобы последний немец, убив последнего русского, растянулся с ним рядом. Все понимали, что официальное положение папаши не позволяло ему самому сказать это вслух, вот он и прибег к помощи сынка. Открыто злорадствовали «непримиримые» из эмигрантов. Пусть сгорит вся Россия, лишь бы сгорели большевики! Говорилось это в открытую, с вызовом, встречало понимание. Россия давно уже в английском языке стала синонимом коммунизма. Усмехались германофилы, действительно открыто действовавшие в Америке (прав, тысячу раз прав был посол Уманский). На всех радио-диапазонах грохотал ликующий Берлин. Нейтралы бесстрастно констатировали успехи вермахта, правда, несколько отставшие от первоначального графика. Давно примеченный Яхонтовым швед Рагнар Стром спокойно рассуждал у микрофона:

— Адольф Гитлер обещал взять Москву до холодов. Но что такое холода? Солдаты уже мерзнут, но это еще не русская зима. Может быть, мерзнут просто с непривычки к ветрам, дующим из азиатских степей. Ведь степи эти так близки. Правда, на пути к степям еще Москва. Небольшая географически, она очень велика политически. Из авторитетных источников мне известно, что доктор Геббельс на совещании руководящих работников министерства пропаганды сказал: мы подорвали веру русских в коммунизм, а остальное доделает наша доблестная армия. Падение Москвы, без сомнения, нанесет вере в коммунизм страшный, возможно, смертельный удар. В Берлине говорят, что это дело ближайших педель. У меня нет оснований не верить этому, глядя на карту. Но рядом с картой у меня висит и календарь. По календарю вся русская кампания уже должна быть закончена.

В те дни Яхонтова охватывало отчаяние, и он с ужасом ожидал падения Москвы и гибели государства. Но в эти же самые дни он гремел на лекторских эстрадах и говорил о неизбежности победы. Сам того не зная, он инстинктивно действовал так, как действовали многие в те дни на фронте и в тылу. Пусть я отчаялся, но я не подам виду, пусть хоть у соседа слева и соседа справа сохранится вера в победу. И в голову не приходило тому воину, что, может быть, сосед слева и сосед справа испытывают точно такие же чувства. А в результате всей логики и побеждали. Так же воевал и Яхонтов на своем «участке фронта».

С первых дней Отечественной войны в США начали образовываться общества помощи Советскому Союзу. Активное участие принял в этом деле и Яхонтов, но вскоре понял, что здесь обойдутся и без него. Русские американцы, в том числе и из белоэмигрантов, развернули большую работу. Вот где проявилось отношение к Родине! Давал концерт в фонд помощи Родине великий Рахманинов. Выступали русские музыканты, певцы, дирижеры, ученые. Князь Путятин организовал несколько комитетов помощи Родине, сотрудничал с Федором Плотниковым, Ярославом Бойчуком, многими другими эмигрантами «из простонародья». Война провела иные грани, и по одну сторону баррикад оказались иные князья с иными «простолюдинами», а по другую — казалось бы, такие же, да оказалось, что не такие американские русские. Советско-германский фронт прошел через сердца. Так говорил друг Яхонтова журналист Давид Захарович Крынкин.