Заболотный

Начал я оправдываться, а Даниил Кириллович сказал мне тут замечательные слова, которые век не забуду и не устаю повторять и своим студентам.

«Именно так, — говорит, — и делаются иногда больше открытия: в процессе одной работы исследователь сталкивается с новым, непонятным для него явлением, увлекается им, оставляет основное направление и делает крупные открытия. Никогда не проходите мимо фактов, не имеющих вроде прямого отношения к вашей работе, но привлекающих внимание своей загадочностью или новизной».

Так воспитывал Заболотный молодежь. Растил не просто будущих исследователей, но и людей правильной жизни — прежде всего своим собственным примером.

Выделяет ему Петроградский Совет кубометр дров, — Даниил Кириллович тотчас же отдает их для отопления комнаты, где занимаются кружковцы. Получив гонорар за только что вышедший из печати первый том «Основ эпидемиологии», он тут же накупает учебников и всяких других книг для своих студентов, а вечером, заняв, сразу две ложи в театре, ведет их всех слушать оперу.

«Мои хлопцы», — любовно называет он их. И любят его как родного отца и будущий профессор Павел Кашкин и какой-то «Хведя», которому он посылает деньги, чтобы тот мог окончить школу в Чеботарке.

С родным селом он по-прежнему не порывает связи и каждый год ездит туда хоть на недельку. Там лечит сельчан, делает им прививки, читает лекции в соседних школах, находит время ходить с пацанами на рыбалку. В каждом доме он желанный гость. Со стариками ведет степенные беседы, молодые поверяют ему свои «сердечные тайны».

Его душа не стареет. По-прежнему он увлекается музыкой, часами спорит с Василием Леонидовичем Омелянским о новых книгах.

Сидим мы с ним как-то и ведем весьма научный разговор, а в соседней комнате негромко играет радио, и я вижу, что Даниил Кириллович одним ухом все время слушает его.

— Необходимо брать папулы, еще не подвергшиеся регрессивному метаморфозу, — рассуждаю я, а он вдруг останавливает меня плавным взмахом руки.

— Потом, потом… Сейчас будут передавать гавайские мелодии. Давайте на несколько минут перенесемся на Гавайские острова, как будто мы под сенью пальм и слушаем банджо…

И, откинувшись в кресле, он мечтательно поднимает глаза к небольшой картине в темной рамке, которую я видел то в крошечном домике возле Бессарабского рынка в Киеве, то на белой стене хатки в Чеботарке, то в петербургском кабинете Заболотного: стая не то чибисов, не то журавлей в рассветном заревом небе над тихой лесной опушкой. Она всюду странствует за ним.

Только самые близкие его друзья знали, что Заболотный все время работает, превозмогая болезни, что у него почти всегда повышена температура, болят суставы и позвоночник, по ночам мучает одышка и схватывает сердце, подорванное ревматизмом. Но он никогда никому не жаловался. А в записной книжке помечал для памяти: «Обязательно следует написать доктору Н.Н., у него такая важная и тяжелая работа, надо его поддержать, подбодрить…»

Ему можно было задать при встрече самый обычный вопрос: «Что поделывали вчера вечером, Даниил Кириллович?»

И услышать совершенно неожиданный ответ: «Вчера? Да, понимаете, мечтал о мире…»

По-прежнему он любит пошутить и умеет это делать.

Сидим мы в туманной от табачного дыма комнате в президиуме затянувшегося противочумного совещания, созванного в Саратове. Даниил Кириллович вдруг тянет из рук Клодницкого блокнот и начинает что-то писать, то и дело останавливаясь и покусывая в задумчивости кончик карандаша. Заглядываю через его плечо — стихи.

Оказывается, это он вспомнил одного из наших старых общих друзей в Петрограде и решил подбодрить его письмецом в стихах.

В начале 1924 года в Институте экспериментальной медицины праздновали юбилей Василия Леонидовича Омелянского, старого друга Заболотного. Перед началом торжественного заседания, смотрю, подходит Даниил Кириллович к юбиляру и зловеще говорит:

— Слушай, Василь, ты меня отпевал заживо, какие-то панихиды по мне устраивал, так я же тебе отплачу сегодня. Страшная будет месть, как у Гоголя…

Как мы, весьма заинтригованные, ни пытались выведать у Заболотного, что же он такое задумал, Даниил Кириллович только приговаривал:

— А вот увидите…

Вышел он на трибуну, многозначительно посмотрел в сторону Василия Леонидовича и вдруг закатил приветственную речь… на чистейшей классической латыни!

Да, он не старел, наш «верховный чумагон»! И не скудели, а, наоборот, словно вопреки закону природы, удесятерялись его силы, потому что по всей стране боролись теперь с эпидемиями его молодые ученики и помощники.

— У меня теперь сотня рук, — говорил Даниил Кириллович и на титульном листе своего итогового труда «Основы эпидемиологии» написал благодарственные слова: «Посвящается моим дорогим ученицам и ученикам».

Осень его жизни была отмечена щедрыми плодами. Главные загадки «черной смерти», борьбе с которой Заболотный посвятил всю свою жизнь, раскрыты.

Эпидемии еще продолжали вспыхивать то здесь, то там. В 1920 году «черная смерть» снова ворвалась в города и станционные поселки вдоль КВЖД. Но теперь в ней не было уже ничего загадочного. Она снова, как и в 1910 году, началась с заболеваний охотников за тарбаганами. Научные открытия Заболотного и его учеников давали полную возможность предвидеть ее и, конечно, задушить в самом начале, не дав эпидемии перекинуться на города. Но союзниками «черной смерти» — в какой уж раз! — стали война и разруха, в которые были ввергнуты в те годы многие страны.

Гражданская война помешала обессиленной молодой Советской республике вовремя предотвратить и сильную вспышку чумы, снова охватившую в 1923–1924 годах заволжские степи. Но тут уже наука ничего не могла поделать. А началась эта эпидемия, как и предсказывал Заболотный, массовой эпизоотией среди степных грызунов.

Итак, все стало ясным. Настудило время подводить итоги трудной, кровавой, затянувшейся на много лет борьбы. Даниил Кириллович сделал это в статьях «Организация и результаты обследования эндемических очагов чумы», «Чума на юго-востоке СССР и причины ее эндемичности».

Одна за другой уходили экспедиции в степь, противочумные отряды вылавливали и уничтожали заболевших грызунов, лишая «черную смерть» ее древнего, природного убежища. В угрожаемых районах возникали специальные противочумные институты и научные станции. И некоторые, самые дерзкие ученики Даниила Кирилловича даже пытались, наблюдая за грызунами в степи, на несколько лет вперед предсказывать, когда среди них может возникнуть эпизоотия и появится угроза для людей.

Мне кажется, нет большего счастья для человека, как увидеть своими глазами торжество того дела, которому посвятил жизнь. И Даниилу Кирилловичу выпало такое счастье, — вернее, он его добился самоотверженным трудом.

В одном из писем он привел несколько цифр. Для нас они звучали, словно ликующие фанфары победного марша.

Говорят, будто цифры — скучная вещь. Смотря какие и умеете ли вы их читать, слышать их голос. Я приведу эти гордые, победные цифры, а вы только вспомните, что каждая единица означает чью-то оборвавшуюся жизнь, постарайтесь услышать за каждой из них предсмертный хрип умирающего во цвете лет юноши, плач матери, стон ребенка…

В 1924 году было отмечено во всем мире 420 с лишним тысяч чумных заболеваний, из них в нашей Российской Федерации — 495 случаев.

На следующий год соответственно 138 тысяч и 255 случаев.

В 1927 году — 75 тысяч за границей и всего 71 заболевший у нас.