За кулисами

«А, ты просто лжешь!» — я отмахнулся от парня, ибопринял его за болтуна, который просто захотел поважничать.

«Да… ну… раз ты так считаешь…», — донесся спокойный ответ, — «… но ведь ты еще помнишь свои… Картье? Там не хватало синего рубина, которым их заводят… И обложки CD все были исписаны. Что–то типа «Клевый припев» или «Гитара во второй строфе — просто класс». Из–за этого были проблемы, пришлось загнать весь хлам за бесценок…»

Ошеломленный, я жадно хватал воздух. Это были знания, которымимог обладать лишь грабитель.

Столько дерзости сразу мне еще видеть не приходилось. С одной стороны, я всегда представлял себе грабителей полными идиотами. Но здесь, передо мной, стоял действительно умный, симпатичный паренек.

«О», — проронил он будто бы случайно, — «я пришел сюда сегодня с друзьями — все из того же бизнеса, что и я. А там снаружи стоит мой самый–самый лучший друг. Он сидит за убийство в драке. Сегодня у него выходной».

«Круто!» — сглотнул я, — «обожаю вечеринки!». Но в душе я уже видел сам себя на дне Альстера с куском свинца, привязанным к ногам. Только не делай ничего неразумного.

Мы продолжали болтать.

При этом выяснилось, что мистер воришка происходил из хорошей семьи, он даже сдал экзамены на аттестат зрелости.

«Почему ты это делаешь?» — интересовался я, — «почему ты не найдешь себе нормальную работу?»

«Ох, просто не хочу!» — раздалось в ответ, — «Так я могу заработать больше и быстрее».

Самым глупым было то, что чем дольше мы разговаривали, тем сильнее симпатизировали друг другу.

«Эй», — сказал мне он, — «я все время думал, что Болен — это тупая задница. А теперь ты мне кажешься весьма симпатичным…»

«А ты знаешь, что?» — пришло мне на ум, — «Я всегда думал, что тот парень, который нападает на мой дом, — просто тупая задница. Но теперь ты мне тоже кажешься очень даже симпатичным».

Признаю, ситуация совершенно глупая и абсурдная. Но я просто рассказываю, как это было. Возможно, из–за страха мой мозг стал работать иначе. Возможно, подействовал перелом основания черепа, который я перенес в детстве, и все в моей голове слегка перемешалось.

После двух часов разговора он заявил мне, что легко мог бы разнюхать все о моем новом доме в Тетенсене: где какая машина, где сигнализация, как лучше войти и как выйти.

Я спросил его, не мог бы он — возможно, предположительно, если бы у него не было повода, — в будущем оставить меня в покое.

А он на это: «Эх, ладно, Дитер, заметано! Но за это я получу десять CDс автографами».

Выгодная сделка, подумал я. Возможно, тогда он переключит свои нападения в Квикборне на Майка Крюгера.

До следующего раза — вручения дисков — я его не видел. Вот сколько можно рассказать о том, почему я чувствовал себя уверенно на вилле Розенгартен.

Потом ко мне въехала Эcтeфaния. Она же еще совсем юна. И, как это бывает с маленькими лисятами, они боятся всех и вся. С тех пор мы — два труса, которые боятся остального мира и то и дело хватаемся за руки, даря друг другу утешающий взгляд «Лэсси». А в этом году в нашем доме, наверное, появится золотая клубная карточка за вызова полиции Тетенсена к нам домой. За тысячу пятьсот звонков, которые сделала Эcтeфaния, стоит только системе отопления в подвале издать «пфф!».

Симпатичные господа в зеленой форме бывали у нас на вилле, наверное, чаще, чем мои дети. Дорогое удовольствие. За каждый выезд они брали ровнехонько сто семьдесят евро. Разумеется, это пробивает солидные дыры в нашем домашнем бюджете. Но для Лапочки я на все готов. Зато я подумываю, не поселится ли полиция в будущем у меня. Тогда они будут экономить на дороге.

А потом наступила та пресловутая августовская ночь. Возможно, было где–то около часа, как вдруг где–то внизу раздался ужасный грохот и звон осколков. Настолько громкий, что мы с Эстефанией подскочили и сели в кровати, словно палку проглотили, таращась спросонья. По крайней мере, мы пытались таращиться — было темно, хоть глаз выколи.

Грабители?

Грабители!

Я выпрыгнул из постели. Из–за жары на мне была только футболка, внизу же обеспечивался свободный доступ воздуха. Мое сердце стучало: «ту–тум! Ту–тум! Ту–тум!» — словно в Эдгар Уоллес. Я подбежал к ванной и приложил ухо к двери.

Ничего!

Я обернулся и увидел все еще обнаженную Эстефанию, которая бежала к запертой двери спальни. Черт возьми! — думал я. Вот дерьмо! Сигнализация даже не сработала. Пока я отрывал оконную ручку, чтобы искусственно запустить механизм, я услышал, как Эcтeфaния повернула ключ в замке и открыла дверь.

В тот же миг раздалось пронзительное «Диииии–йййййй–ййййй-ййййй» сигнализации, дополняемое истеричным миганием красного света на парапете балкона. Ну, если это не напугает грабителей, то я не Дитер Болен.

В ту же секунду я уловил средь этого шума низкий чужой голос, который кричал в гостиной:

«Так, теперь пошли наверх!»

А потом раздалось «Ка–лонк!» — Эcтeфaния захлопнула дверь и с истеричным «Бежим! Бежим!» бросилась на балкон.

И вдруг я понял: это были не те нормальные мерзавцы с пятью судимостями, что шляются по полевым и лесным дорогам, которых можно поприветствовать в своей квартире таким вот образом. Те бы давно уже дали тягу. Это, должно быть, короли беззакония: бандиты, готовые на все. Беспощадные убийцы.

Мне даже в голову не пришло подумать о том, что это, должно быть, очень щепетильные преступники, которые заранее орут, чтобы у меня было время натянуть штаны и умереть одетым.

За доли секунды я вымок от пота, словно меня полили из оросительной установки. Я был смертельно напуган.

Как истинный ковбой Тетенсена я, разумеется, принял меры на такой случай:

1). Завещание в сейфе у нотариуса, в котором написано, чтобы Верона во время моих похорон держалась подальше.

2). И стрелялка на ночном столике, на всякий пожарный, чтобы я не мог проститься с этой прекрасной Землей без борьбы.

После всех этих нападений на меня в Квикборне, я отправился с заявлением в полицию Пиннеберга. Я вежливой форме просил разрешение на ношение оружия. «Забудьте об этом!» — был ответ. При этом на меня смотрели так, будто я сказал: «Я Джон Вейн и я хочу поохотиться на единорогов».

Так удачно совпало, что мой сосед и хороший теннисист тоже работал ментом (разумеется, на высоком посту, а не среди тех, кто пишет протоколы). Человек, сердце которого открыто для маленьких дрожащих поп–композиторов.

«Давай, заходи!» — он пригласил меня отведать кусочек пирога, — «Ты вообще–то стрелять умеешь?»

Я: «Нет».

А он такой: «Ну, тогда вот это как раз для тебя». Я спустился за ним в подвал, где он хранил свой арсенал на случай Третьей Мировой Войны. Здесь в знак соседской взаимопомощи он вытащил двуствольный дробовик.

«Из этой штуки ты будешь держать под огнем четыре квадратных метра», — сухо пояснил сосед. А потом дунул сквозь зубы: «Пафф!».

Не то, чтобы я не любил технику, любящую бережное отношение, но эта штука внушала мне чувство опасности.

«А–а–а… если из него уже кого–то убили?» — теперь я боялся сильнее, чем без оружия, — «тогда–тогда… меня посадят».

«Нет–нет», — успокоил меня мой партнер по теннису, — «все чисто».

Открывая пресловутый ящик ночного столика, в котором, собственно, должна была ждать своего часа моя милая маленькая пушка, я все время слышал «клац–клац» и «рол–рол» импровизированных патронов. Кроме того, мои пальцы натыкались на старые носовые платки, двадцать пять флакончиков с каплями для носа и любимое фото моей бабушки.

Постепенно дело осложнилось. Я как ненормальный бегал вокруг платяного шкафа. Мне пришло в голову, что я, как ответственный отец, не должен был бы допускать, чтобы мои дети, играя, нашли настоящее оружие. Я решил, что место наверху, позади зимних вещей — в самый раз. К сожалению, я не догадался прихватить что–нибудь, чтобы прикрыть срам.

Эcтeфaния перебралась с балкона на крышу террасы. Едва я залез на крышу, как за мной на балкон выскочила среднего роста фигура. Голос с лестницы явно принадлежал этому телу.