Между жизнью и смертью

Песня смолкла.

Гармонист положил гармошку на ладонь и улыбнулся, глядя на нее.

- Сама малюсенькая, а голосок, брат, на всю деревню... А все ж, ребята, нет на свете гармошки лучше нашей, тульской. Уж вы бы у меня попели, - похвастался он. Впрочем, для хорошего гармониста это едва ли было хвастовством. Кого он не заставит петь, в ком не вызовет невольной слезы! С хорошим гармонистом, говорят, и в тюрьме весело, а наша жизнь была куда тяжелее тюремной...

Гармонист заговорил снова.

- А вы, ребята, думаете, нас даром сняли с сельских работ? По-моему, немцы во Франции держатся на волоске. Один француз говорил: на Францию вот-вот десант высадят. Похоже, что это правда.

Для нас этот слух не был новостью. Молва о десанте шла по баракам давно. Можно было услышать даже, что он должен спуститься чуть ли не прямо в наш лагерь.

Настроение в бараке стало по-настоящему праздничным.

Николай Жадан потихоньку спустился с нар и подошел к гармонисту.

- Слышь, дружок, ты умеешь играть "Интернационал?"

- Еще бы я нашего гимна не знал! - ответил тот и заиграл "Интернационал".

Николай кашлянул, прочищая горло, и запел:

Вставай, проклятьем заклейменный...

К нему сразу присоединились другие голоса. Спустя минуту весь барак был уже на ногах и дружным хором пел международный гимн пролетариата.

Получилось это неожиданно, как-то само собой. Гнев, переполнявший сердца, уже давно клокотал, готовый вырваться наружу. Теперь он выливался в могучую мелодию гимна. В окнах дребезжали стекла. А мелодия неслась все выше и выше; казалось, вдохновенный хор голосов, слившихся воедино, сорвет сейчас барачные крыши и разнесет их в прах.

Вдруг кто-то крикнул, указывая рукой в окно:

- Идут, идут!

Мы сразу притихли. Через лагерный двор бежали к баракам немецкие солдаты.

- А вы прислушайтесь-ка, прислушайтесь, - громко произнесли рядом со мной.

Не только в соседних блоках, но и в других бараках тоже звучал "Интернационал". Это товарищи присоединились к нашему хору.

Николай Жадан поднял руку.

- Поем до конца! - сказал он и начал следующий куплет.

Гимн грянул с новой силой.

В барак ворвались немецкие солдаты. Они бросились по бараку, осыпая нас ударами и яростно крича. Но пение не смолкало. Гимн звучал все с большей силой.

Последние слова мы допевали уже с окровавленными лицами. Многие были сбиты кулаками эсэсовцев на пол. Но никто не проронил ни стона. Для нас это было открытым столкновением с фашистами, как на фронте, и мы торжествовали.

В барак вошел комендант с переводчиком. Мы к этому времени уже сидели по своим местам.

- Ахтунг! - скомандовал по обыкновению один из солдат.

Никто не поднялся.

Эсэсовцы собрались возле коменданта. Они смотрели ему в глаза, ожидая распоряжений, как смотрят собаки на хозяина.

Комендант что-то пробормотал переводчику. Тот улыбнулся и, выступив вперед, объявил:

- Сегодня и завтра питания вам не будет. В Германии запрещается петь "Интернационал"...

Мы не шелохнулись.

Немцы вышли и заперли барак на замок.

Николай Жадан взобрался на свое место и сел.

- Даже на душе легче стало. И здорово же получилось, а, тезка! сказал он.

Внезапный вой сирены потряс весь лагерь. Вскоре донесся мощный рокот моторов. Мы бросились к окнам.

По небу звеньями летели бомбардировщики. Их было много - летят и летят без конца. Один пленный принялся было считать, но тут же сбился, потому что самолеты летели с разных сторон. Им было тесно в просторе небес.

Без умолку выли сирены. Казалось, сама Германия рыдает и стонет, предчувствуя свою гибель.

- Так вам и надо, проклятые! - вырвалось у Николая Жадана. Сжимая кулаки и вытягивая шею, он жадно следил через решетки за самолетами, точно сам хотел улететь вместе с ними.

- Смотрите-ка, смотрите-ка! У тех вон на крыльях красные звезды. Наши, наши! - закричал вдруг у окна какой-то пленный и запрыгал, как будто хотел пробиться через решетки наружу.

- Ура! - не выдержал кто-то.

- Ура! Ура! - подхватили мы все.

Барак гремел от восторженных возгласов.

Радости моей не было границ. Я готов был крикнуть сейчас в лицо любому гитлеровцу:

- Ну, где же ваши хваленые "мессершмитты"? Что же замолчали зенитки? Вот когда вам прищемили хвосты!..

Где-то затряслась земля.

- Эх, здорово! - воскликнули у окна.

- Мо-лод-цы! - отчеканил Николай Жадан, хлопнул меня по плечу и, нетерпеливо оглядываясь, стал кого-то искать глазами.

- Эй, гармонист! - крикнул он. - Давай, дуй комаринскую, нынче у нас праздник!..

МЫ - ЖИВЫЕ СВИДЕТЕЛИ

Прошли недели. В Германии началась настоящая зима. Правда, она здесь не такая морозная, как в России, но слякотная и поэтому кажется еще холодней. Пленных стали мучить чирьи, многих свалил с ног грипп.

Однажды нас подняли чуть свет и выстроили во дворе. Пересчитали. Велели показать номера. Обыскали. Потом разбили на группы по сто человек и в тот же день вывезли в крытых машинах из лагеря. Как только мы выехали на большак, машины разъехались в разные стороны.

Долго везли нашу группу на трех машинах. Мы с Николаем ехали вместе. Под вечер машины въехали в какое-то большое село. Здесь нас разместили в лагере рядом с польскими военнопленными.

Поляки работали у местных немецких богачей. Сойтись с ними поближе нам не удалось. Мы видели их только через проволочное заграждение.

Тут нас каждый день водили на лесоразработку. Благо, что это недолго продолжалось. Пробудь мы там подольше - вряд ли я сейчас писал бы эти строки. Представьте себе: голый лес, снег, холод. На нас тонкие шинелишки. Руки голы, шеи открыты. С деревьев сыплется снег и набивается нам за ворот. На ногах у нас деревянные башмаки. В них поскальзываешься на каждом шагу.

Одни из нас валят лес, другие обрубают сучья и пилят ствол на части, а третьи выволакивают бревна к дороге. Охрана не сводит глаз с работающих. То и дело слышится:

- Шнель арбайт!*

_______________

* "Работай быстро!"

Заметив, что кто-нибудь устал, немцы заставляют его поднимать самые тяжелые бревна.

Ложась с вечера спать, мы не желали пробуждения, нам было все равно, увидим ли мы снова землю и восход солнца. Но в самой глубине души еще жила в каждом какая-то сила. Казалось, кто-то тихонько шептал на ухо: "Терпи, терпи, настанет час, и ты избавишься от всех этих мук".