Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

появляется опять и грубо выговаривает принцессе, - он притворяется, будто не узнал ее, -

за то, что она преступила какую-то черту на полу.

Наконец мы понимаемся по узкой винтовой лестнице, похожей на лестницу Вандомской

колонны, и г-же Гальбуа едва не делается дурно. И вот мы оказываемся в каком-то

закоулке - это нечто вроде ложи; коснувшись стен, мы выпачкались в белом, словно

мельники; отсюда, как из окна, виден зал, и когда смотришь вниз, возникает легкое

головокружение.

Роспись купола, серая, как литература, которую под ним поощряют, способна привести в

отчаяние. На зеленовато-сером фоне полутраурной серой краской выписаны музы, орлы, лавровые гирлянды, - последним художнику почти удалось придать некоторую

выпуклость. Все лепные украшения свода составляют несколько гипсовых портретов

римских императриц на медальонах - всяких там Мессалин, и под одной из них, уж не

знаю почему, написано: “Посвящается Добродетели”...

Зал совсем невелик, а парижский свет так жаждет этого зрелища, что не увидишь ни пяди

потертой обивки кресел партера, ни дюйма деревянных скамей амфитеатра - до того

жмутся и теснятся на них сановные, чиновные, ученые, денежные и доблестные зады. А

сквозь дверную щель нашей ложи я вижу в коридоре изысканно элегантную женщину,

которая сидит на ступеньке лестницы, - здесь она прослушает обе речи...

Входя, мы встретили маршала Канробера...

Люди, близкие к Академии, - несколько мужчин и жены академиков, - помещаются на

круглой площадке, напоминающей арену маленького цирка и отделенной от остального

зала балюстрадой. Справа и слева на двух больших многоярусных трибунах, рядами,

чинно восседают члены Академии, облаченные в черное”.

Как мы видим, первым Эдмону Гонкуру попадается навстречу маршал Канробер, о

котором мы расскажем в соответствующем месте; Башкирцевы будут дружить с

Канроберами, дочь которых будет учиться с Марией впоследствии в Академии Жулиана. А

билеты на это заседание ему достала принцесса Матильда, двоюродная сестра последнего

императора Франции Наполеона III.

В Академию художеств, как и во Французскую Академию, тоже избиралось сорок

ординарных академиков, десять вольных академиков, 1 непременный секретарь и 61 член-

корресподент. Разумеется, и это избрание проходило, как театральное представление.

Членам одной академии не возбранялось быть избранными и в другую. У каждой

академии был свой устав, свое независимое устройство, свое имущество, свой бюджет, но

Институт объединял их: библиотека и коллекции Института, некоторое другое имущество

были общими. Содержался Институт за счет государственного бюджета.

Завоевывая ступеньку за ступенькой на этой социальной лестнице, художник утверждался

в обществе. В результате такой карьеры художник получал главное - крупные

государственные заказы. Уже во времена Второй империи при императоре Наполеоне III этот поток был огромен, но он стал просто необъятен при Третьей республике, во времена

которой Мария Башкирцева жила и училась в Париже. В этот период была предпринята

колоссальная реконструкция и реставрация памятников, разрушенных коммунарами.

Например, коммунары снесли Вандомскую колонну со статуей Наполеона I, которую

восстановили при Третьей республике в 1874 году. Кстати, к этому акту вандализма был

причастен живописец Курбе, которого при Республике суд приговорил к возмещению

убытков государству.

Республика меценатствовала без всякой меры, понимая, что утвердить себя можно прежде

всего через искусство. В Париже велось грандиозное строительство, архитектор Шарль

Гарнье только что возвел здание “Гранд-Опера” (1860-1875 гг.), начатое еще при

Наполеоне III, роскошный образец стиля Второй Ампир. В городе возводились здания

городского муниципалитета, Дворца правосудия и Сорбонны, Французского театра и

Счетной палаты. Все эти здания расписывались фресками и украшались по фронтонам

скульптурой. Работу получали сотни скульпторов и живописцев. Так продолжалось

многие годы едва ли не до конца столетия, ибо стиль не кончается вместе с эпохой, он

зачастую переживает ее. Роскошнейший стиль Второй империи, с его мишурой,

помпезностью, перегруженностью в деталях и театральной эффектностью, давший работу

ни одному поколению художников, затянулся на протяжении всей Третьей Республики,

хотя Империя давно уже канула в Лету.

Молодой человек, захотевший стать художником, прежде всего отправлялся в Париж, ибо

только в Париже можно было получить это звание. Первоначально путь его лежал в

Школу изящных искусств при Академии Художеств. Иногда до, иногда даже после

Школы, художники занимались в многочисленных частных мастерских и академиях

живописи, которые вели профессора Академии художеств и Школы. Зачастую эти занятия

длились долгие годы. Например, Эдуард Мане в течение десяти лет занимался в

мастерской известного художника Кутюра и не думая поступать в Школу изящных

искусств. Эти же профессора, державшие частные мастерские, составляли протекцию

своим ученикам для поступления в Школу, или для предоставления их картин на

официальный Салон, поскольку многие из них были и членами жюри Салона. Член жюри, кроме негласного протежирования своего ученика, мог и вполне официально представить

одного ученика в Салон без конкурса по своему усмотрению. Члены жюри пользовались

этим правом по своему усмотрению, чаще всего этим они ублажали своих любовниц или

высокопоставленных приятельниц, то есть протаскивали в Салон тех, за кого просили

кокотки или принцессы из Сен-Жерменского предместья. Этот обычай носил название

“благотворительности” или “милосердия”:

“Таков был обычай: члены жюри имели право на “благотворительность”, - пишет Эмиль

Золя в своем романе “Творчество”, - каждый из них мог выбрать из общей кучи одну

картину, хотя бы самую негодную, и ее принимали без всякого обсуждения. Обычно такую

милость оказывали беднякам. Эти сорок картин (по числу членов жюри - авт.), выуженные

в последнюю минуту, были теми голодными нищими, которые стоят, переминаясь у

порога, пока им не разрешат примоститься в конце стола”.

Так, например Поль Сезанн, которого жюри Салона отвергало на протяжении многих лет, кажется, в единственный раз сумел попасть на него только тогда, когда ему было уже

сорок три года, и то, как ученик своего друга Антонена Гийме, члена жюри. Случилось это

в 1882 году. Именно этот случай с Сезанном описывается в романе его многолетнего друга

и однокашника по коллежу в Эмсе Эмиля Золя. Главный герой романа Клод Лантье, образ

составленный как бы из черт реальных Клода Моне и Поля Сезанна, попадает в Салон, в

результате “благотворительности” художника Фажероля. Мария Башкирцева, двадцати

одного года, попала в Салон на два года раньше, чем Сезанн, в 1880 году, у нее были

серьезные протеже, и живопись ее была вполне в русле академических тенденций, когда

картину не обязательно надо было увидеть, а достаточно было пересказать, то есть сюжет

значил больше, чем собственно живопись.

Салон проводился раз в год, примерно с 1 по 15 мая во Дворце промышленности на

Елисейских Полях. Салоны начали устраиваться там после Всемирной выставки 1855

года, для которой и было выстроено это выставочное помещение. За день до открытия и

день после закрытия, то есть 30 апреля и 16 мая, что, кстати, отмечено и в дневнике

Башкирцевой, участники Салона могли попадать на него по специальным билетам.

Раньше, в последний день перед открытием, на так называемом вернисаже, художники

могли навести последний блеск на свои картины. “Вернисаж” ( по-французски vernissage)

- буквально “покрытие лаком”. В течение девятнадцатого века у французских художников