Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»

Шехтман, правда, насчет стремления Высоцкого завязать с наркотиками был настроен довольно скептически: «Володя хотел как? – у него же все сразу получалось, абсолютно все! И тут он хотел так же… Вот сегодня я начинаю лечиться, а завтра встану здоровым! А с этой болезнью так не бывает».

Я склонен здесь согласиться с Шехтманом. Высоцкий попробовал лечиться, но когда увидел, что немедленного эффекта лечение не дает, опустил руки.

19 июля в Москву прилетел Туманов. Он передал Высоцкому гимнастический комплекс через Шехтмана, но сам с ним встречаться не стал.

Вот последнее стихотворение Высоцкого, которое должно было стать песней к фильму его давнего друга, режиссера Геннадия Полоки, «Наше призвание», где он собирался играть одну из главных ролей – секретаря комячейки Сыровегина, по словам Полоки, «этакого партийного работника с гитарой». 19 июля Высоцкий позвонил Полоке и пропел свою последнюю песню:

В этой песне отразилась определенная ирония Высоцкого по отношению к советским экспериментам 20-х годов, в том числе и в сфере школьного образования. В этом он вполне совпадал с режиссером фильма, одним из основоположников иронического жанра в советском кино. Отсюда – слова насчет отмены эксплуатации учителями учеников. Кстати сказать, этот лозунг не выдуман Высоцким. В школе 20-х годов на полном серьезе проводились лозунги о равенстве педагогов и школьников и были отменены традиционные уроки, поскольку они, дескать, позволяли первым диктовать свою волю вторым. Но вот об учителе, который «сам в чем-то еще ученик» – глубоко автобиографичны. Высоцкий, с одной стороны, ощущал себя учителем-пророком, а с другой стороны, – все время сомневался как в масштабе своего таланта, так и в том, правильно ли его воспринимают читатели, зрители и слушатели. Можно сказать, что он не только воспитывал аудиторию, но и учился у нее.

20 июля Высоцкого навестил его сын Аркадий. Он в те дни поступал на физтех, у него неудачно складывались экзамены (две четверки), и он приходил попросить помощи у отца. Вот что он рассказывал об этом: «В середине дня отец проснулся… Я сразу понял, что он действительно сейчас не в состоянии разговаривать. Но, поскольку я уже пришел, решил подождать, пока не придет Валерий Павлович.

Пытался завести какой-то разговор, стал спрашивать:

– Вот я слышал, что ты из театра уходишь?

Но отец был явно не в настроении разговаривать… Через некоторое время он стал говорить, что ему надо уйти, говорил что-то про Дом кино… Я, естественно, считал, что он пойдет искать, где выпить… И даже порывался сам сходить, потому что не хотел, чтобы отец выходил из дома… На нем была рубашка с коротким рукавом, и, в общем, было видно, что дело там не только в алкоголе (очевидно, сын заметил многочисленные следы уколов. – Б. С.)… А мама мне уже говорила, что с отцом происходит что-то странное, но я сам таким его ни разу не видел… Он прилег. Потом стал делать себе какие-то уколы – на коробках было написано что-то вроде седуксена… Он не мог попасть… Все это было ужасно… Ужасно. И настолько отец был тяжелый, что я стал звонить всем, чтобы хоть кто-то пришел! Взял телефонную книжку и звонил. Не помню, что сказали Смехов и Золотухин, но приехать они отказались.

Нина Максимовна сказала:

– Почему ты там находишься?! Тебе надо оттуда уйти!

И тут позвонил Янклович и сказал, что сейчас приедет.

Приехал он через час с сыном и кое-что привез… Это «кое-что» было завернуто в бумажку. Отец сделал такую трубочку и стал это нюхать. При этом половину рассыпал. Валерий мне честно сказал, что это такое, когда стал уходить…

Когда отец понюхал эту штуку, ему стало немного лучше. Он стал дарить мне какие-то вещи. Я делал вид, что очень этого не хочу, но брал, конечно… Потом он взял тетрадь и пытался что-то спеть. Текст он читал, а играть не мог, пальцы были нескоординированы. Но он пытался петь, одну песню он спел полностью, а другую не закончил. Я мало что разобрал, потому что была нарушена и артикуляция.

Я попросил его спеть какие-то другие песни, – просто чтобы его отвлечь, и было такое «сражение» в течение трех часов… Примерно в три уехал Янклович, а в шесть приехал Туманов. Да, я дозвонился до Туманова, а посоветовала это мне сделать Нина Максимовна: «Это очень хороший друг, позвони ему, он поможет».

Я позвонил, сказал, что очень прошу приехать, что не могу удержать отца, – он хочет уйти.

– Хорошо, – сказал Туманов, – я сейчас приеду. Только ни в коем случае не давай ему выпить! Не выпускай и не давай выпить. Если очень будет рваться  – отведи к соседям.

Он назвал квартиру Нисанова.

Некоторое время мы еще спорили: идти – не идти… Пришлось идти. На десятый этаж я не поехал – боялся, что в лифте отец может спуститься вниз. И повел его направо – по-моему, к Гладкову. Я завел его, уже был вечер, потому что, когда я уезжал, было шесть часов. Мы зашли, Гладков сказал: «О, Володя!» – они начали что-то говорить… Потом отец пошел на кухню, а я задержал Гладкова и сказал:

– Пожалуйста, не давайте ему выпить. Не давайте, пока не приедет его друг.

– Да не волнуйтесь, все будет в порядке…

Потом я все-таки побежал на кухню и увидел, как отец допивает из рюмки спирт… Хотя нет, я сначала позвонил из комнаты Туманову. Кто-то был дома, и мне сказали:

– Все в порядке, он уже выехал.

Я, радостный, что Туманов уже едет, пошел на кухню и увидел, что он уже выпил. Его сразу расслабило. Гладковы пытались его оставить…

– Нет-нет… Я хочу домой. Аркаша, пошли домой.

Я, конечно, страшно на Гладковых обиделся. Мы пошли домой, отец лег на диван и заснул. И тут приехал Вадим Иванович. Видимо, он выехал сразу, как только я ему позвонил. Он приехал очень быстро, но все-таки не успел.

Я еще посидел минут сорок с Тумановым, мы поговорили о том, что же делать. Я стал просить, чтобы отца положили в больницу. Сказал, конечно, что жена Гладкова дала отцу выпить. Туманов сказал все, что он об этом думает… После этого я спросил:

– Почему отца не кладут в больницу, ведь явно видно, что человек больной?

Он ответил, что они так и сделают. Что он еще раньше хотел это сделать, но уехал, а отец сбежал… А теперь он приехал и сам этим займется. Да, еще он сказал, что только-только приехал.

А еще Туманов меня наставлял:

– Вот видишь, какая это гадость… Эта водка…

В общем, говорил со мной, как с ребенком.

После этого я сразу же уехал, потому что очень перенервничал и страшно устал. Вадим Иванович говорит:

– Ну теперь иди и не волнуйся.

И тут же кому-то начал звонить…

Да, самое последнее: когда отец это принял – по-моему, это был кокаин, – он много говорил… В частности, он звал маму (Л.В. Абрамову. – Б. С.)…»

Свидетельство Аркадия Высоцкого подрывает утверждения Янкловича, что в последние дни наркотики Высоцкому не доставали. Валерий Павлович приносил Высоцкому кокаин. Можно предположить, что из-за более строгого контроля медикаментозные наркотики приходилось заменять «чистыми», вроде кокаина или героина, которые издавна являлись предметом контрабанды и основой богатства мировой наркомафии. Естественно, упоминать про кокаин было совсем не с руки.