Записки военного врача

— Ты какому богу молилась? — улыбнулась Раппе. — Артиллерийскому?

Дверь в ординаторскую распахнулась. На пороге — раненый. Молчит. От нахлынувшей радости не может говорить. Стоит в дверях. Прижал ладони к лицу, будто защищаясь от хлынувшего слепящего солнца. Потом шагнул вперед.

— Товарищи… доктора! — поднял он руки. — Слышали? Блокада Ленинграда прорвана! Идемте к нам!..

В палатах восторг и ликование. Шум, гам. Знакомый, раскатистый голос диктора будоражил всех. Дожили!

Один из раненых хотел налить в стакан воды, но графин выскользнул из рук и разбился.

— Это к счастью! — крикнул кто-то.

Весть о прорыве блокады мгновенно облетела весь госпиталь. Репродукторы кричат об этом в коридорах, палатах, ординаторских, клубе. Атмосфера радостная, лихорадочно-восторженная.

Вот уже время и спать — «отход ко сну», согласно внутреннему распорядку в госпитале. Но он нарушен, его как будто волной смыло. Никому не спалось. Из палаты в палату, из ординаторской в ординаторскую по всем этажам шли люди. Вопросы, восклицания, объятия. Мне в своей жизни еще не приходилось видеть так много радости.

В эту удивительную ночь на 19 января мы слушаем по радио пламенное выступление Ольги Берггольц:

— Ленинградцы, дорогие соратники, товарищи, друзья! Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет!

Заглянул в третью палату. А там — дым коромыслом!

— Не можем уснуть. Дайте нам что-нибудь…

Вернулся к себе. Но вслед за мной Дарья Васильевна Петрова.

— Просят в третью палату, — говорит она с лукавой улыбкой.

— Что случилось?

— Просят чайку попить. Артиллерийского…

— Артиллерийского? Это что же такое?

— А бог его знает! Так староста сказал…

Иду в палату. На столе — заварочный чайник.

— Садитесь, товарищ военврач, — пригласил староста. — Просим чайку нашего отведать…

— Отче наш, что деется! — восторженно говорит Дарья Васильевна, наливая из чайника.

— Так ведь это не чай, а вино! Откуда? Не полагается это…

— Дорогой доктор, и мы так думаем! — смеется староста. — Дашенька, мне малость… Отче наш, народ русский, да постигнет кара твоя проклятых фашистов на земле и на небеси!

— Да постигнет! — хором поддерживают все…

Через некоторое время меня вызывают к Луканину.

— Завтра утром врачебная конференция отменяется, — говорит Федор Георгиевич. — Будет митинг. К нему надо позаботиться о срочном выпуске стенгазеты. Уверен, что успеем…

Всю ночь работала редакция. Корреспонденций не искали. Их несли сами авторы.

В небольшой комнате накурено, сизый табачный дым прядями тянется к потолку. Мы дружно составляем план газеты, подбираем фотографии, рисуем заголовки статей.

Редактор Скридулий склонился над небольшим листком бумаги. Дробно стучала пишущая машинка Нины Николаевны Мартинели, делопроизводителя административной части госпиталя.

— «…а когда нам подоспела подмога, фашисты бросились наутек», — диктовал ей редактор заметку раненого. — Есть?

— Да.

— Дальше. «И так они побежали, паразиты, что только пятки засверкали…»

— Константин Григорьевич, — прервала Нина, устало опустив руки, — меня одолевает сон!

— Еще одна закладка, и всё, — сказал Скридулий. — Продолжаем…

Комиссар не ошибся. Газету выпустили на рассвете. Большую, красочную, с фотографиями. В ней короткие, но взволнованные заметки: «Отомстим за все!», «Никакой пощады!», «Смерть варварам!», «Настал час возмездия!».

Здесь уместно вспомнить о нашей стенгазете «За Родину». Слово тоже было в строю. Газета выходила два раза в месяц. В холод и голод. В нетопленной комнате библиотеки Сулимо-Самуйло отогревал дыханием акварельные краски, рисовал заголовки. Раненые писали по горячим следам войны. Бывалые воины учили молодых, как надо бить врагов. А наши художники иллюстрировали заметки карикатурами, сочиняя под ними разящие тексты.

Но вернемся к митингу. Утром главная аудитория госпиталя не могла вместить всех желающих. Мест не хватало. Сидели в проходах, стояли у дверей.

Над большой черной доской аудитории полыхает лозунг: «Вперед, к победе!»

В аудиторию вошли десять старост медицинских отделений и командование госпиталя.

Митинг открыл Луканин.

— Поздравляю вас, дорогие товарищи, с прорывом блокады Ленинграда! — сказал он. — Великий час наступил!..

Комиссара прервало громкое «ура».

Один за другим поднимаются на трибуну раненые и больные, врачи, медицинские сестры, санитарки. Растревожились, разволновались. У каждого счеты с кровавыми гитлеровцами, свои потери, свои жертвы.

Сколько же слов нужно, чтобы выразить всю горечь страданий, что несла фашистская петля блокады!

К президиуму протискалась санитарка Петрова. Дарья Васильевна подошла к Луканину, наклонилась и стала что-то говорить. Федор Георгиевич слушал санитарку очень внимательно, с поощряющей улыбкой.

Потом он встал:

— Слово имеет санитарка восьмого медицинского отделения Дарья Васильевна Петрова.

Тетя Даша, не торопясь, взошла на трибуну. Надела очки, заушники которых когда-то были металлическими, а теперь вместо заушников — две петли из ниток.

— Ох как мы много страху повидали, милые вы мои! — начала Дарья Васильевна своим певучим говорком. — Хлебнули горюшка горького от супостата! Потеряли мужей, братьев, сынов. Я не могу… волнуюсь!

Она вынула из кармана халата какой-то пакетик и положила его перед собой.

— Здесь мои капиталы, что сберегла… Облигации займа. На тыщу рублей. Даю их на пушку, чтобы добить зверя! А если этого не хватит, кто-нибудь да и добавит! — уверенно посмотрела тетя Даша поверх своих очков.

Слова Петровой вызвали овацию. Аудитория проводила санитарку бурными аплодисментами. А когда они стихли, в верхнем, последнем ряду раздался громкий возглас:

— Дарья Васильевна, я добавлю!

Все обернулись. Там стоял раненый.

— Можно мне с места? Трудно пройти к трибуне…

— Пожалуйста! — ответил Луканин.

— Клементьев моя фамилия. Жена погибла от бомбежки, а двое детей — от голода… Остался я один. И еще три пальца! — поднял он забинтованную руку. — Но стрелять могу! Мы добьем зверя! И соберем денег не только на пушку, Дарья Васильевна. Вношу для победы над врагом шестьсот рублей!

Госпиталь и раньше принимал активное — участие в сборе средств на постройку самолетов и танков. Но призыв Петровой словно высек новый сноп искр неистребимой ненависти к врагу. Луканин едва успевал записывать взносы на разгром гитлеровцев.

Над стенами госпиталя развеваются красные флаги. Флаги и на всех домах. Улицы, несмотря на мороз, заполнены народом. Город праздновал победу, свою безмерную радость: прорвана блокада, душившая Ленинград более шестнадцати месяцев!

Послесловие

Ныне то время — уже история.

Где сейчас мои госпитальные товарищи и друзья? Послевоенные дороги привели их в разные города нашей страны: в Тбилиси, Москву, Минск, Красноярск.

В Ленинграде живут и работают Луканин, Зыков, Горохова, Скридулий, Галкин, Муратов, Мельник, Богданов, Михайлова, Соловей. И многие другие…

Мы встречаемся, но не так уж часто, хотя и живем в одном городе. То ли сказывается возраст, то ли оттого, что спешим, торопимся по своим делам.

Но когда увидимся, каждая встреча вызывает в памяти далекие от нас годы. По-солдатски, крепко и трогательно обнимаемся. Каждому есть что рассказать!

Недавно вместе с Муратовым мы пошли на исторический факультет университета. И когда переступили порог здания, нас охватило волнующее чувство. Память мгновенно возвращает нас к дням суровой и грозной поры, голодной и холодной блокады.