Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика

^{На горе Митридат в Керчи. 1956 г.}

За эти месяцы Керчь стала нам родной и близкой, несмотря на чехарду запретов и разрешений на посещение города. Логика гарнизонного командования так и осталась для нас навсегда недоступной. Просматривая фотографии, сделанные в то время, я отмечаю их сюжетную однотипность: вот группа сидит на скамейке у казармы, вот она — в Керчи у Царского кургана, вот — на выездном концерте самодеятельности. Очень мало портретных съемок, почти нет бытовых фотографий. Я, конечно, не говорю о том, что совершенно отсутствуют рабочие фото. Их не могло быть, так как в производственную зону с фотоаппаратом категорически запрещалось заходить. Вообще, любое фотографирование, даже в жилой зоне не приветствовалось. Совсем нет фотографий наших командиров.

Так как я был фотографом с приличным стажем, мне захотелось сделать на память о нашей службе фотомонтаж из портретов харьковских радистов. Нечто похожее на выпускную фотографию. С немалыми трудностями удалось уговорить всех сфотографироваться в одинаковых позах. Из овальных портретов получилась групповая композиция, в центре которой я поместил голубя мира Пабло Пикассо. Вместо традиционных фамилий под фотографиями приведены ответы каждого на вопрос: что он думает о войне? Спустя многие годы любопытно читать эти не совсем серьезные ответы на довольно серьезную тему. В ответах, как в капле воды, отразились характер, темперамент и жизненный опыт каждого. Привожу их без особых комментариев, они и сами хорошо говорят об их авторах:

^{Фотомонтаж на память о совместном обучении атомным премудростям. 1956 г.}

Следует отметить два обстоятельства. Первое: люди, которым в руки вручалось самое смертоносное оружие, смотрели на войну, в основном, пессимистически, если не сказать — негативно. Второе: армейская служба, в нашем понимании, явно проигрывала в сравнении с гражданской инженерной работой.

Интересно, что такой же безрадостный взгляд на службу в армии был не только у нас, южан. По доходившим к нам сведениям, у «северян», как мы называли тех, кто остался служить в России, тоже наблюдалось недовольство и брожение.

Об этом рассказал Магда, который на несколько дней ездил по семейным обстоятельствам в Харьков. Он сообщил, что в Москве демобилизовались Глеб Лысов и Коля Васильев. Уходили из армии разными путями, с трудом преодолевая сопротивление военных чиновников.

^{Гриша Коваленко. 1956 г.}

Васильев, например, прекратил получать денежное довольствие, скрывался от финансовых работников, не ходил на занятия. Потом стал посещать госпитали, где жаловался на здоровье, проходил разные комиссии. Комиссовался он как «жертва женевских переговоров» — ЖЖП. Так называли офицеров, которые попали под сокращение в 640 тысяч военнослужащих. В результате был признан негодным к службе, получил кучу денег и уехал в Таганрог. Сейчас работает в университете ассистентом на кафедре радиотехники.

Лысов сразу пошел по медицинской линии освобождения от армии, комиссовался и стал получать пенсию.

Необычный путь демобилизации избрал Адонин. Он стал сознательно нарушать дисциплину: дебоширил и пьянствовал. В драке запустил табуреткой в комендантский патруль, в результате чего получил 15 суток гауптвахты. Офицерский суд чести вынес решение уволить Адонина из армии. Но радость его была преждевременной: решение суда пересмотрели, и он был понижен в должности. В звании дальше понижать было некуда.

Хитростью пытался избавиться от службы Коля Скусинец. Когда ему исполнилось 30 лет, он подал рапорт об увольнении, мотивируя его тем, что по положению младших лейтенантов старше 30 лет демобилизовывают. Но в ответ на этот ход начальство сделало свой — нашло другое положение, в котором говорилось, что специалисты просто так из армии не увольняются.

Надо отметить, что северная группа наших сокурсников служила в войсках Советской Армии, где армейские законы все же соблюдались. Мы же были прикомандированы к Министерству среднего машиностроения, где были свои положения, традиции и режим. И хотя мы формально числились в армии, но подчинялись совсем другим законам. Во всяком случае, рапорты Кордовского и Кихно остались без ответов.

Негативное отношение бывших студентов к службе, неумение армейского начальства сделать ее привлекательной приводят к выводу, что идея маршала Жукова «влить в армию молодую кровь» была недостаточно продуктивной. В конечном счете почти половина призванных на военную службу молодых инженеров демобилизовалась.

Утром на объекте 03 полковник Князев провел служебное совещание всех 12-ти бригадиров. Бригадирами были назначены слушатели, успешно освоившие технику и имеющие какой-никакой командный голос. Роль бригадира оставалась постоянной, но иногда он мог привлекаться для исполнения какой-либо работы в составе другой бригады. От того, как бригадир справлялся с работой, во многом зависел успех бригады и оценки ее участников. Одним из бригадиров еще по первому циклу учебы числился я.

— Товарищи офицеры! — сказал Князев. — Итоги первых комплексных работ с изделиями показали, что они проводятся значительно качественнее, чем в первом цикле. Вы стали работать как настоящие военные инженеры. Если раньше нам трудно было анализировать отдельные ошибки, так как их было достаточно много, то теперь речь идет только о некоторых упущениях, которые можно и необходимо устранить.

Пришло время более точно планировать время проведения работ. Вы уже созрели для этого. Мало качественно и четко выполнить работу, ее надо сделать в точно установленный срок. Сосредоточьте свое внимание на хронометраже отдельных операций и всей работы в целом.

Надеюсь, что на экзаменах вы покажете, чему и как научились за время учебы. Третьего цикла не будет.

Внеочередное присвоение званий большей части слушателей и некоторым преподавателям заметно отразилось на отношении к нам и нашим занятиям Князева. Он стал реже делать замечания, чаще вступал во внеслужебные разговоры и даже позволял себе рассказывать о своей прошлой службе.

На репетиции перед парадом был зачитан его первомайский приказ. В нем он отмечал достигнутые успехи, поздравлял с праздником и желал нам не только успешной работы в войсках, но даже — личного счастья. Это звучало необычно в официальном приказе и свидетельствовало, что автор его не лишен простых человеческих чувств.

А когда он в кратком слове сказал, что скоро придется расстаться, что ему жаль с нами расставаться, но интересы дела, из-за которого мы здесь — превыше всего, — совсем нас растрогал. Его «ура», выкрикнутое надтреснутым голосом, было подхвачено строем и прозвучало дружно и искренне.

Он все же был неплохим человеком, которому перед отставкой поручили командовать таким непростым подразделением. Князев понимал наши чувства и желания, как мог считался с ними, по мере возможности пытался ограждать от глупых армейских порядков и строго требовал одного — добросовестной учебы. После нашего первого выпуска, он командовал еще несколькими курсами и настолько прижился на полигоне, что закончил здесь свои дни. Говорят, могила его стоит заброшенной на местном кладбище.