Пике в бессмертие

Я имена, фамилии их переписал, решив найти и поговорить с каждым. Но начались эти самые ожесточенные бои на Корсунь-Шевченковском направлении, и все поиски пришлось отложить.

Однако встреча с казахом — родным моим земляком — состоялась, неожиданно, случайно, при совершенно невероятных обстоятельствах.

В то жаркое лето наш полк базировался где-то под Старым Осколом. Жара стояла невероятная днем и ночью. Спать в душных комнатках школ или в клубах, а то и в землянках, было невозможно, и кое-кто из нас, летчиков, приловчился устраиваться на ночь в копнах сена, свежескошенного кем-то вокруг аэродрома. Мягкое душистое сено принимало нас в свои объятия, мы заворачивались в плащ-палатки либо в простыни, зарывались в копну и спали сном праведников.

В ту ночь я спал в копне один, остальные любители были заняты кто чем. Дело-то молодое. Я, как всегда, расстелил простыню, выкопал в копне нишу, раскинул плащ-палатку улегся, подумал о доме, о плане работы на завтра и... заснул, будто провалился в колодец.

Спал, конечно, не просыпаясь. Поднялся с рассветом, оглянулся и отпрянул. Рядом со мной, на моей плащ-палатке — кругловатое, скуластое, смуглое лицо, лицо казаха.

Не веря себе, я тронул его. Он проснулся, уставился на меня.

— Сен кiмсiн? Ты кто? — спросил я по-казахски. Он удивился еще больше, пробормотал:

— Мен казакпын. Я — казах. Кубаис мен, Алдиярдын баласымын (Кубаис я, Алдияра сын). Озiм — ага лейтенант (Я старший лейтенант). Сен кымсын? (ты кто??

Сказано было по-казахски как должно, чисто, без всяких акцентов. Это был, безусловно, казах. Но откуда он свалился. С неба что-ли? — летный шлем его лежал рядом. Значит летчик! — решаю я.

Дальше разговор шел по-казахски. Прежде всего я, как у нас положено, о здоровье его родственников спросил, откуда он, и кто его отец, из какого он рода. Земляк оказался откуда-то из Гурьева. На фронте оказался точно по схеме Коптева: пригнал из каких-то ремонтных мастерских самолет и вот, задержался, ходит по штабам, командирам, просит оставить... Пока ничего не выходит.

Он вылез из сена, отряхнулся и я ахнул... Это был какой-то великан, ростом под два метра, в плечах косая сажень.

Я сводил его в столовую, познакомил с ребятами. Он рассказал о своей работе, о налетанных часах, а главное, об уже трех встречах с немецкими истребителями.

— В первом случае летел один, на «ИЛе» же. Тоже перегонял. И до фронта было еще сравнительно далеко. «Мессеров» было три, — рассказывал Кубаис. — До этого я их, немцев, вообще не видел. Они зажали меня спереди, сзади и сбоку. Выхода у меня не было. И я рванул на переднего, напрямую, на таран пошел. Жму на гашетки и кнопки — вооружение у меня было. Зубы стиснул. Ну, думаю, смерть.

Но смерти не вышло, то ли фашист, то ли я, кто-то из нас отвернул. Мы разошлись. А тут наши «ястребки» из облаков. Завязался бой. Я не улетел, дрался, одного «Мессера» сбил. В летной книжке записано. С тех пор — «на фронт» и больше никаких. Десять рапортов подал. На губу уже за них отправляли. Я все свое «На фронт!» и только.

И с этим, с Кубаисом, пришлось ходить по начальству. Мы его все-таки оставили. Дали ему самолет, стрелка, и на старт. Самое главное — зачислили в мою, Первую эскадрилью.

Какое-то время он летал в моем звене, правым ведомым, потом ему доверили звено. Летал казах отлично. Припоминаю такой случай. Получили задание прощупать расположенную сразу за линией фронта густую рощу или лесок. Вообще-то мы уже пролетали над ней, прощупали всячески и ничего не обнаружили. Слева от рощи деревушка, в ней тоже ничего подозрительного, ни машин, ни людей, — будто все вымерло. Облетаем рощу еще раз группой, в составе Алдиярова, может быть, Коптева, Роснецова или еще кого-то, точно не помню. Задание-то пустяковое. Летели как обычно, я ведущим, Кубаис правый ведомый и третий слева, чуть отстав. Летим, впиваемся глазами в лес и нигде, ничего. Облетели лесок, его окрестности — пусто. Я уже решил возвращаться, но эскадрилья опять же с полным боекомплектом, с таким грузом не сажают. Нужно что-то придумать.

И вдруг одна из моих машин вырывается из строя, пикирует к земле. Я просто ошалел. Что это значит? Кто посмел? Без команды?! А это он, тот самый — я уже догадался — мой земляк, Кубаис Аддияров. Это был именно он — падает и падает и вдруг что-то там атакует, стреляет, бомбит и выходит из пике.

Я кричу в шлемофон:

— В чем дело? — приближаюсь к нему. Он показывает руками, и я понимаю: на земле танки. Четыре. Нужно бомбить.

Киваю ему и разворачиваю самолет. Летим обратно. И тут я засекаю взглядом среди развороченных взрывами, вырванных с корнем деревьев, танки. Один на боку, другие стоят как надо и еще разворачивают в нашу сторону стволы.

Докладываю на КП.

— Цель — танки — обнаружил. Численность не установлена. Прошу разрешение на штурмовку.

Разрешение получаю и обрушиваю огонь на запрятанные, закопанные в землю, замаскированные фашистские танки.

Мы отбомбились. Сколько танков сожгли, вывели из строя, это потом должны подсчитать в штабе, по фотопленке. Мне было не до этого. Над нами появилась целая армада «Мессеров». Их, видно, успели вызвать с ближнего аэродрома танкисты.

Доложив обстановку на КП, командую построиться в круг — принять бой.

Фашисты были наверху, мы под ними. Быть на верхнем этаже при такой ситуации, куда как выгодней.

КП запрашивает мое решение.

Докладываю:

— «Мессеры» над нами. Иду на снижение. Дальше на бреющем, к аэродрому.

Решение одобрено. КП обещает подмогу — «ястребков».

— Исполняйте!

Два или три истребителя отделились от группы, направились в мою сторону.

Я продолжал лететь своим курсом на своей высоте. Когда ведущий фашист догнал меня, велел стрелку отбиваться. Он пулеметными очередями отогнал истребителя. Но с другой стороны, сбоку, подошел второй. Полоснул самолет по левому крылу пулеметной очередью. Я видел, как летели выдранные пулями куски дюраля.

Стрелок, в свою очередь, полоснул очередью по «Мессеру». Думаю, всадил крепко. Он отстал, отвернул, пошел в сторону. Но тут опять наскочил тот, первый. Он подошел ко мне чуть ли не вплотную, подставляя стрелку бронированную стенку кабины. Фашист выбрал удобное положение и дал очередь по и так ободранной левой плоскости. Теперь от нее летели целые куски. Однако мой стрелок все-таки нащупал фашиста, всадил пулю в щель или между капотом, пробил все-таки бронестекло.

«Мессер» отвалил, но откуда-то снизу или сбоку подлетел еще один, может быть, тот, первый, которого, как мне показалось, сбил Кубаис. Он с ходу дал очередь по фюзеляжу моего «ИЛа» и пролетел. Следом за ним мелькнул Кубаис. Они взвились вверх и закрутились, заметались в боевой схватке.

А у меня явно выходит из строя, видно, крепко побитый пулеметной очередью, мотор. Он еле тянул, захлебывался.

До аэродрома я дотянул, кое-как уложился на посадочную, а вот вылезти из кабины не смог, так замучили эти схватки с «Мессерами». Механик выволок меня, и я плюхнулся под самолет, лежал, привалившись к колесу. Механик сидел рядом. Теперь мы ждали возвращения Кубаиса.

Шли минуты, а его все не было. «Сбил «Мессер», сбил, гад!» — неслось в голове.

Он появился, наконец, до предела измотав нас ожиданием. Тоже, как я, плюхнулся на посадочную. Отвел машину на стоянку и замер в кабине.

Мы подбежали к нему. Машина была вся иссечена пулями, в плоскостях — пробоины от снарядов.

Когда мы его вытащили из кабины, он долго молча осматривался, потом вздохнул, сказал:

— Неужели живой?! — Ощупал себя и сел на землю. Взгляд его упал на меня. Он встрепенулся.

— Талгат, айналайын! Айналайын! Сен калайсын?! — Вдруг протянул огромные свои руки, обнял меня, притиснул к себе, бормоча, — Аи, менiн балам, казактын баласы! — Ой, меным агайы ой, казахтын агаин.

(Талгат, дорогой! Дорогой! Ты как? — Ай, мой мальчик, казахский мальчик! — Ой, мой брат (старший брат), ой, казахский брат)