Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Выглянул за бруствер. За ручейком на дне оврага — проволочные заграждения в несколько рядов, между рядами кольев, опутанных проволокой, — спирали Бруно. На проволоке висят консервные банки и таблички с надписями: Achtung, Mienen! («Внимание, мины!»). Между тем минометный обстрел наших окопов продолжался. Неподалеку от меня — окопчик командира другого эскадрона, около которого оказался знакомый по Коврову телефонист, уже пожилой, Любимов. Вскоре в бруствер его окопа угодила мина, разворотив ему живот. Его наспех перевязали, и он остался ждать на дне окопа, пока за ним придут санитары. Я успел обменяться с ним несколькими словами, пока он еще был в сознании.

Вдруг в телефонной трубке зазвучали голоса. Я тут же вклинился в разговор:

— Мина, Мина, я — Граната. Мина, я — Граната. Связь восстановлена.

Потребовали передать трубку комэску. Приполз мой напарник, его зацепило, но слегка: отщепило осколком кусок пальца руки. Он уполз, и вскоре я услышал его голос с НП. Его перевязали и оставили дежурить у телефона.

Как я уже раньше вспоминал, все переговоры НП с командирами эскадронов велись по общей сети, поэтому я сразу же вошел в курс дела. Оказывается, бойцы эскадронов через проходы в заграждениях, проделанные ночью саперами, продвинулись вплотную, на расстояние броска гранаты, к немецким окопам. Поднялись по противоположному склону оврага и залегли там, под интенсивным пулеметным и автоматным огнем, неся потери от обстрела. Командиры эскадронов жаловались, что «мало карандашей», просили добавить «огурцов» [5].

Командир полка требовал поднять бойцов в завершающую атаку, но никак не получалось: никто не мог набраться мужества сделать это. Командир полка сказал:

— Если не завершить атаку, дело будет проиграно. Всех перестреляют. Передайте: тот, кто поднимет людей в атаку, будет представлен мной к званию Героя.

Через некоторое время я услышал жиденькое «ура!». Атака началась и завершилась успешно. Немцы не выдержали и отступили. Как выяснилось потом, вскочил и поднял людей в атаку старший сержант, помощник командира взвода, исполнявший его обязанности (командир был ранен). Он получил за этот подвиг… медаль «За боевые заслуги».

То, что он сделал, — действительно подвиг, требующий огромной силы воли и мужества. Вскочить, подставив себя под огонь в двух шагах от вражеских окопов, своим примером поднять людей!..

На слетах ветеранов я часто встречаю однополчан, увешанных многочисленными высокими наградами. Как правило, это — офицеры, занимавшие командные посты. Многие из них (возможно, их обидят мои слова) не приближались к переднему краю ближе 100 метров. Заслуги их тем не менее бесспорны, особенно в трагические первые два года войны, когда даже командирам полков и дивизий приходилось иногда браться за винтовку и гранаты. Но бывших рядовых пехотинцев или «сабельников»-кавалеристов, столь же отмеченных наградами, очень мало. Неудивительно, ибо большинство их не переживали больше трех — пяти эпизодов, подобных рассказываемому.

Перед атакой я услышал поразительные слова. Один из оперативных работников штаба предлагал:

— На правом фланге, там, где овраг помельче, есть открытое пространство, не перегороженное проволокой. Следует собрать всех, кто еще не в атакующих эскадронах — комендантский взвод, писарей, вестовых и прочих, — и послать в обход.

В ответ на чьи-то возражения: «Там же заминировано!» — говорил:

— Ну и что? Подорвутся несколько человек, зато остальные пройдут и атакуют с фланга!

Меня всегда удивляло принятое на фронте пренебрежение к жизни солдат, но со столь циничным отношением встречаться еще не приходилось.

Итак, эскадроны заняли вражескую линию обороны и закрепились на ней в тревожном ожидании возможной контратаки. Потери были огромны: в полку оставалось всего 100–150 человек, способных держать оружие. Обнаружены были еще живые раненые солдаты, лежавшие здесь почти пять дней, еще с первого, неудачного штурма. Немцы оставили их без помощи умирать от ран и от обстрела со стороны своих.

Передний край переместился на другой берег оврага, перешел туда и командир эскадрона старший лейтенант Курицын. Теперь и мне необходимо было перетащиться с аппаратом на новую линию обороны, протянув туда телефонный кабель. Тем временем немцы, препятствуя подходу подкреплений и доставке боеприпасов, надеясь вновь отбить утраченные удобные позиции, еще более усилили артиллерийский и минометный огонь по только что занятому предполью.

Прижимаясь к земле, высматривая ближайшие воронки, чтобы укрыться после следующей перебежки, я стал продвигаться вперед, разматывая катушку с кабелем. Разорвавшаяся рядом мина осыпала меня комьями земли. Через несколько ползков я обнаружил, что кабель в катушке оборвался. Оказывается, ее задело осколками и порезало кабель. Положение еще более усложнилось: через каждые три-четыре метра кабель обрывался, приходилось останавливаться, искать конец и сращивать, и опять сращивать. Доведенный до полного изнеможения ползанием под аккомпанемент завывающих и рвущихся с грохотом мин (карабин, ящик телефонного аппарата и катушка без конца цеплялись за кочки и кустики болотной травы), я уже перестал обращать внимание на разрывы, скрежет проносящихся пулеметных очередей. В голове пульсировала только одна мысль: «Скорее, скорее, на склоне оврага — мертвая зона, надо туда добраться». Иногда разрыв мины или снаряда раздавался так близко, что горло и нос забивала пороховая гарь.

Не помню, сколько времени это продолжалось, но я наконец добрался до бывшего немецкого окопа — глубокого, отрытого в полный рост, стенки обшиты досками, пол устлан досками на проложенных лагах. Указали на КП комэска — в блиндаже, накрытом двумя накатами бревен (не страшно и прямое попадание мины), только повернутом амбразурами в сторону нашего тыла. Проверил, есть ли связь, — отозвались, все в порядке. Передал трубку напарнику, залез под нары и заснул, как мертвый, в тепле натопленного блиндажа.

Когда меня растолкали, я узнал то, что привело меня в ужас. Оказывается, в процессе многократного сращивания перебитого кабеля я свернул с пути, обозначенного вешками, предварительно проверенного и разминированного саперами, и все это время топтался по минному полю. Связной, посланный из НП полка, шел, как это было принято, вдоль кабеля и подорвался на мине, уцелел, правда получив несколько незначительных осколочных ран, пришел черный от копоти, с разорванной в клочья шинелью.

Много лет спустя я, вспоминая каждый шаг этого пути, покрывался холодным потом. Даже сейчас, через десятки лет, я пишу эти строки, и меня сотрясает нервная дрожь.

Немцы, очевидно, отказались от контратак, и мы несколько дней находились в обороне, занимая с комфортом обустроенные немецкие позиции, не смущаясь тем, что блиндажи-укрытия оказались перед линией окопов.

Конец ноября — декабрь 1943 г. Белорусское Полесье

При очередном дежурстве в окопе у телефона услышал: «Смена белья».

Наши позиции заняли стрелковые роты, а полк оттянули в тыл на отдых и пополнение. Впрочем, тыл — понятие весьма относительное: до переднего края 2–3 километра, и его «музыка» звучит непрерывно. Долетают часто и «гостинцы»: немецкая артиллерия не бездействует и методично ведет обстрел «по площадям». Правда, потерь от этого обстрела, насколько я помню, не было. Бездействовала и немецкая авиация, так что по сравнению с только что оставленной передовой жизнь здесь казалась вполне безопасной.

В сильно поредевшие сабельные эскадроны пришло пополнение: молодые солдаты, призванные уже на территории недавно освобожденных областей Украины и Белоруссии, а также и бывалые солдаты, выпущенные из госпиталей.

Расположились в лесу, вырыли землянки и несколько дней отдыхали. Чистили оружие, одежду — стеганые ватные шаровары, телогрейки и шинели после многодневного ползания по осенней грязи приобрели трудноописуемый вид. Командир полка, проходя вдоль строя при утренней поверке, возмущенно сказал: «Что за вид? Это что, кавалерия или артель углежогов?»