На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове

Раньше Семен Михайлович делил людей на своих и посторонних. Не о врагах речь, с ними он был крут, для врагов у него только пуля и шашка. Нет, среди всех людей выделял он приятелей, земляков, за которых готов был горой стоять, которым прощал многие прегрешения. Свой человек, разве можно о нем не позаботиться? Это как в станице: соседи по улице должны помогать друг другу. Ему даже неловко было наказывать или в открытую ругать приятелей. Что они подумают? Взлетел, мол, Семен, зазнался, нос задрал...

Со всеми остальными, с незнакомыми и малознакомыми Буденный старался быть справедливым, но службу требовал по всей строгости. А вот у Клима Ефремовича выходило наоборот. С незнакомых бойцов и командиров он, конечно, тоже требовал то, что положено. Однако при случае мог и мягкость проявить, и даже поблажку. Зато друзьям, знакомым, всем членам партии не прощал, как и самому себе, никакой оплошности. Об ошибках, о недостатках говорил в открытую, не боясь испортить отношений. Семен Михайлович даже опасался малость такой прямоты. Сказал однажды:

- Очень уж ты на слово резкий, обидеть можешь.

- Не думаю, - качнул головой Ворошилов. - На правду чего же обижаться?

- Один поймет тебя, а другой злость затаит.

- Пожалуй, ты в чем-то прав, Семен Михайлович, только среди революционеров, среди моих товарищей по борьбе, было и есть такое правило: выкладывай все принципиально, не считаясь с самолюбием, с личными симпатиями. Я даже уверен, что без этого и настоящей дружбы не может быть. Кто, кроме друга, скажет тебе самую горькую правду, кто откроет тебе глаза на ошибки, даст душевный совет? А уж если смолчит, значит, себе на уме, на такого человека надежда плохая...

Хоть и не был согласен Семен Михайлович со всем, что услышал, однако слова Ворошилова врезались в память, заставили его крепко задуматься.

2

После освобождения Ростова завязались долгие, изнурительные бои возле Батайска. Не возьмешь этот город - дальше на юг не продвинешься. А местность там удобная для обороны, белые закрепились надежно. Орудий и пулеметов у них в избытке.

Красная конница даже развернуться не могла на открытой болотистой низменности. Все простреливалось многослойным огнем.

Дон, его протоки, ручейки покрыты были тонким льдом, который не держал коней, ломался. Как переправа - так ловушка. И никакого маневра, наступай только в лоб.

Много раз, выполняя распоряжение нового командующего фронтом Шорина, бросались кавалеристы в атаку, но безуспешно. Одни только потери. И вот после очередной неудачи Ворошилов сам решил повести эскадроны на штурм станицы Ольгинской.

Конечно, не должен, не имеет права член Реввоенсовета лезть под огонь, совсем не его это дело, однако из всяких правил есть исключения. Думал Климент Ефремович, что своим примером увлечет спешенных кавалеристов, прорвутся они наконец сквозь вражескую оборону, добьются успеха. И сначала вроде бы получилось. Пошли за Ворошиловым цепи, захватили окраину станицы. А потом вышибли их белые шквальным артиллерийско-пулеметным огнем, выкосили половину людей. Сам Ворошилов лишь чудом остался в живых. Снаряд рванул поблизости, когда отходили за реку. Климент Ефремович рухнул в полынью вместе с конем. Человек десять кинулись спасать его. Двоих свалили вражеские пули, но все-таки вытащили бойцы Ворошилова, помогли выбраться Маузеру.

Семен Михайлович сам прискакал из штаба на выручку, узнав о случившемся. Спрыгнул с коня злой, бледный. Слов не находил от негодования:

- Ты это что, а? Куды тебя понесло? Голова твоя где была?

- Тут она, не беспокойся, - через силу усмехнулся Климент Ефремович.

- Ну, слава те господи!.. Только ты уж того... Чтоб никуда больше! - погрозил Буденный. - Ох и напугался я! Доложили: все, амба! Пошел на дно Ворошилов. А у меня волосы дыбом и ноги не слушаются... Как же я теперь без тебя?!

- Приятно слышать, - преодолевая озноб, произнес Климент Ефремович. - Значит, сработались мы с тобой?

- А ты только теперь понял?! - Буденный хлопнул нагайкой по голенищу, скомандовал: - Давай, хлопцы, в тачанку его!

Сильные руки подхватили Ворошилова, закутали в мягкую теплую бурку.

3

- Намечена у нас, Катя, партийная конференция, Здесь, в Ростове. Со всей армии представители будут. Есть о чем поговорить коммунистам.

- Это же очень хорошо! - обрадовалась Екатерина Давыдовна. - Превосходно, Клим, дорогой! Смотр наших партийных сил! - И с чисто женской непоследовательностью: - Обязательно про обучение грамоте сказать надо. Пусть товарищи опытом поделятся... И о нашей газете!

- Включим в порядок дня, - согласился Климент Ефремович. - Сейчас важно знаешь о чем подумать: как людей встретить, где разместить, накормить? Удобства создать. Ведь они неделями на морозе, сутками в боях, В седлах отдыхают. А если в хате, то на полу, вповалку. Едят абы что, на скорую руку.

- Надо позаботиться, надо сделать, - задумалась она, склонив голову, словно под тяжестью густой копны черных волос. В такой позе Катя особенно ему нравилась. Очень захотелось сказать жене что-то ласковое, он дотронулся рукой до ее плеча, но Катя была настроена совершенно на деловой лад. Произнесла, хмурясь:

- Работы, конечно, много...

- Берешься? Только ведь быстро требуется.

- Сегодня же и начну. Одной, конечно, не справиться. Нужен взвод бойцов, как минимум.

- Хоть эскадрон. Сейчас пошлю ординарца в Особый кавдивизион.

- Нет, взвода вполне достаточно. С энергичным командиром. Так и скажи ординарцу.

- Алеша постарается, подберет... Хорошо бы лозунги, плакаты... И развлечение устроить. Концерт, что ли? Не шарманку, а настоящую музыку дать, настоящих артистов найти.

- Это не обещаю, Клим, а за остальное можешь не беспокоиться...

Потом Ворошилов так закрутился в заботах, что у него не нашлось времени даже поинтересоваться, как идут дела у Екатерины Давыдовны. Побывал во всех дивизиях, присутствовал на собраниях партийных ячеек, где выдвигали делегатов на конференцию. Готовил повестку дня, обдумывал выступление. Так что Екатерина Давыдовна трудилась на свой страх и риск. Исколесила с извозчиком, хорошо знавшим город, все ростовские улицы, пока нашла не пострадавший от войны особняк - прямо-таки настоящий дворец, окруженный флигелями и постройками, в которых можно было разместить целый кавалерийский полк. Собрала уцелевшую прислугу, конюхов, истопников, двух поварих с поварятами, прачек, белошвейку, швейцара. Поставила перед ними задачу: особняк и флигели прибрать, вымыть, натопить. Для ста пятидесяти человек подготовить спальные места, а также баню и смену чистого белья. Дров и продуктов не жалеть.

На этом деловом собрании присутствовали доставленные из города парикмахеры, портные и зубной техник - тоже мог пригодиться.

После Екатерины Давыдовны высказался командир выделенного ей взвода - молодой казак в широченных донских шароварах с лампасами. Он произнес:

- Вот что, прислуга. Слухай и запоминай: слова «не могем» у нас нету. Мы все могем, раз приказано! Готовьтесь встренуть наших боевых товарищей коммунистов, как прежде царя встречали, и ажник еще почетней. Потому как они лучшие из лучших. Ежели появится задержка - сразу галопом ко мне, докладать: какая причина и что требуется. А мы все могем! - повторил он. И чувствовалось: этой короткой речью взводный убедил прислугу куда лучше, чем Екатерина Давыдовна своими объяснениями.

Делегаты, прибывавшие на конференцию, с самого начала испытывали приятное удивление. Усталые, прокопченные пороховым дымом и дымом костров, жившие напряжением фронтовых будней, некоторые даже раненные, они, едва въехав на просторный двор, попадали совсем в иную, непривычную обстановку. Коней у них принимали специально выделенные бойцы, вели на конюшню, где вдоволь было овса и сена. А делегату говорили, чтобы до конца конференции не думал, не тревожился о коне.

Затем приезжего направляли в жаркую баню, где каждый плескался и парился, сколько хотел: некоторые не вылезали часа по четыре, отмывая месячную, въевшуюся в поры грязь.