Любовь со второго взгляда

В «Чокнутых» Бенкендорфа сыграл Алексей Жарков. По-моему, безукоризненно.

Леша тщательно готовился к этой роли. Читал литературу. У него даже изменилась походка. И лицо… «Лицо, всегда усталое, имело обманчиво доброе выражение», — писали современники о Бенкендорфе. Мне кажется, Леша был «бенкендорфее» самого Александра Христофоровича.

Жарков долго накапливает свою роль. Мягкой застенчивой походкой приближается к ней. Чуть ссутулившись, слегка улыбаясь, он как бы обнюхивает роль со всех сторон. А потом — ап! «Кнопка зажглась», глаза заблестели, спина выпрямилась, шея стала негнущейся: Бенкендорф готов идти к царю на доклад.

Кстати, с этим докладом был забавный случай. Мы снимали эпизод в Петродворце. Всю съемочную группу обязали обуться в музейные войлочные тапочки, чтобы не портить паркет. Актеров обували на время репетиций.

Начали снимать сцену доклада. Вельможа Бенкендорф шествует к государю сквозь длинную анфиладу комнат.

Государь же (Михаил Боярский), вместо того чтобы величественно принимать главу Третьего отделения, ведет себя несерьезно. Смотрит на сапоги Бенкендорфа. Шевелит усами. А охрана государева просто сползает по стенке.

Оказалось, Жарков забыл снять тапочки, обутые поверх сапог.

Съемочная группа — это организм, созданный на одну картину. К концу съемок организм изнашивается, устает, быть может, портится.

На любых съемках для меня самый близкий человек — оператор. На «Чокнутых» оператором был Валерий Шувалов. Без него я бы эту картину не одолела.

Обаятельный, талантливый, образованный и… скандальный.

— Валерочка, — спрашиваю как-то. — А ты не можешь не кричать?

— Я же с режиссером М. пять картин отработал. А он, если с утра свой стакан крови не выпьет, — не человек. Так что ты не обижайся. Извини сразу за все до конца картины.

Он оборачивается и видит, как плохо упакована присланная кинопленка

— Ну ты посмотри! — кричит. — Эти…… рваные даже пленку …… не смогли, …., прислать нормально!

Правда, это его качество помогло нам выстоять в той безумно тяжелой работе. «Труд этот, Ваня, был страшно громаден, не по плечу одному…»

Пять утра. Лес.

— Световой режим уходит! — неистовствует Шувалов. — Где директор? Почему лошади не запряжены?!

— Валерий Павлович, — отвечают, — дышло не привезли.

— Пусть он лучше не появляется! — кричит Шувалов. — Не то это дышло будет у него в ж…!

Но все-таки эпизод снять успели. Возвращаемся в гостиницу умиротворенные, усталые.

— А где директор? — на этот раз спокойно интересуется Валерий Павлович.

— А он не смог вас встретить.

— Почему?

— У него дышло в ж…, — усмехаются в ответ.

К концу картины, если все складывается нормально, «дышла» забываются. Хотя и не всегда. Но кино тем замечательно, что потом, если не хочется больше работать вместе, можно никогда не встречаться….

Начинал нашу картину художник Ф. В Австрию съездил — натуру посмотрел… Отчего же не съездить — красиво, «суточно» и безответственно. А потом перед началом съемок — слинял… Работа предстояла тяжелая. Плохо, что перед началом, но слава Богу, что слинял, иначе Шувалов все равно бы его убил. И пришел Володя Королев. Не пришел — а попал! В прямом и переносном смысле. Первое строительство первой железной дороги, строительство моста, вокзала, отеля «Кулон», декорирование под эпоху каждого сантиметра кадра!.. Как говорил наш Пиранделло, «мало не покажется»… Но Володя осилил. Посмел. Смог. Жаль, что он потом ушел в бизнес. По-моему, чужие деньги — это не его дело.

На каждой картине возникают какие-то словечки или свои шутки, которые становятся присказкой. На картине «Чокнутые» такой присказкой стала одна фраза Оли Кабо.

Она снималась в платье с большим количеством нижних юбок, которые крепились на специальных проволочных каркасах. (Художник по костюмам Алина Будникова, вопреки всем попыткам урезать нас и урезонить, создавала костюмы, согласуясь с эпохой и своей художнической интуицией.) И в этом платье барышня Мария ходила по полям, по лугам. Весь строительный мусор, не считаясь с высоким предназначением героини, цеплялся за нижние юбки и сбивался в колючие стаи. Однажды посреди сцены, где Оля должна была весело, почти танцуя, вышагивать с солдатами, она вдруг остановилась. Ее веселое лицо перекосило. Музыка стихла. Все умолкли.

— В чем дело? — строго спросил в мегафон второй режиссер.

— У меня черт-те что под юбкой!

Мы все грохнули. А фразочка стала крылатой.

Есть актеры, которые приходят, снимаются, и — «всего хорошего!», и в отношениях не остается никакого послесловия. А когда я встречаю Мишу Державина — чувствую тепло.

Державин сыграл в «Чокнутых» Булгарина — русского подданного, изменившего России, поляка, предавшего Польшу, — дважды изменника и неутомимого осведомителя Третьего отделения — того самого, о котором Белинский сказал: «Он может зарезать отца родного, а потом публично плакать над его трупом». Миша удивил своим отношением к работе. К малюсенькой роли. По такому случаю из запасников музея Петропавловской крепости тогдашний директор и будущий министр культуры Наталья Дементьева выдала нам подлинные очки Грибоедова. В них и снимался Державин.

Так однофамилец величественного Гаврилы Романовича Державина в очках блистательного Александра Сергеевича Грибоедова исполнял роль малопочтенного Фаддея Венедиктовича Булгарина.

Александр Ширвиндт был в нашем фильме Стефенсоном — изобретателем и владельцем первых паровозов.

Ширвиндту (впрочем, как и всем нам) в Австрии платили суточные — двадцать пять долларов. Александр Анатольевич снимался в паре с большим пушистым ленивым белым котом.

— Это заграничное животное, — делился потом своими впечатлениями Ширвиндт, — которое лишь спало у меня на плече и портило исторический костюм, зарабатывало в день двести долларов. А я, народный артист всего Советского Союза, — двадцать пять долларов суточных. Может, потому, что я не такой белый и пушистый?

Александр Анатольевич должен был уехать за день до окончания съемок: вечером следующего дня у него был спектакль в Театре Сатиры. А мы как раз снимали сцену в паровозном депо. Он сказал:

— Меня же все равно нет в этом объекте!

— Как же нет? — говорю. — Вот написано: «Стефенсон закашлялся».

— Ты что же, хочешь, чтобы меня из-за этого кашля выгнали из театра?

Аргумент был весомым. Пришлось отпустить, а кашель воспроизвести уже за кадром на озвучании этого эпизода. Сейчас Александр Анатольевич, став самым главным в своем театре, наверно, мог бы отпустить себя покашлять еще денек в Вене… А может, и нет… Ведь для театрального актера театр — это святое. Остальное — случайность.

Хотя, конечно, широкую популярность актеру обеспечивает все-таки кино. Особенно кинокомедия. Особенно прежде, в советские времена. Стоило ему сняться в успешной комедии — и он становился народным героем. Я видела, как «старички», которые помнили пик популярности Савелия Крамарова, пытались донашивать его на руках во время приезда актера из далекой Америки в Сочи.

У Андрея Александровича Миронова было много серьезных работ в кино. Но вся страна знала Андрея именно по комедиям. Не зря ведь после одной комедийной премьеры к нему рванул из толпы зритель и, перепутав от волнения все слова, которые берег для актера, срывающимся голосом выкрикнул: «Андрей Александрович! Я ваш кумир!»

Миша Боярский незадолго до съемок сломал руку. Но это не помешало ему стать в нашей картине императором Николаем Первым. Мы не пытались ни защищать, ни обвинять его, просто прошлись по касательной его биографии там, где она пересекалась с нашими железнодорожными интересами. И тем не менее на премьере Слава Говорухин на нас за него обиделся. Что уж такого обидного для Николая Первого, которого современники называли Палкиным, углядел Слава в нашей картине? Ну, с фрейлинами в шахматы играет, за дамами ухаживает… Но красиво! — правда, благодаря отваге Михаила. Сергеевича. Спасая эпизод, в котором лебеди никак не хотели плыть по фонтану в нужную нам сторону, Михаил Сергеевич (сам предложил) храбро вошел в скользкий фонтан, пересек его, взял на руки очаровательную Марию и так под восхищенные и завистливые возгласы фрейлин продефилировал обратно — и все это с поломанной рукой! Это был подвиг. Не только актерский. Но и просто, если можно так обозначить, «мужской».