Дневник москвича (1920–1924). Том 2

18 апр./1 мая. Христос Воскресе!

19 апр./2 мая. Светлый Христианский праздник совпал ныне с рабочим праздником 1 мая. Хотя и было распоряжение свыше при праздновании «господствующего» теперь первомайского праздника, по случаю совпадения его с церковным, не оскорблять «чувств верующих», но как раз со Страстной недели на стенах московских появились два номера газеты «Церковь и революция» (№№ 3 и 4), где прозой, стихами и карикатурными рисунками церковь и духовенство всячески поносились. Такие газеты наклеивались и на церковные стены. Особенно ратовали там Мих. Горев и Демьян Бедный. Досталось всем, начиная от Патриарха и кончая рядовыми монахами. И спекулянты они, и бабники, и развратители народной совести, и обдиратели бедноты. Кроме того, перед Пасхальной Заутреней в коммунистических клубах пелись разухабистые песни, что не могло быть не услышано шедшими в церкви богомольцами, так как ночь была теплая и окна клубов были раскрыты настежь.

Погода на Страстной и в два дня Пасхи чудесная, прямо летняя. Три раза выпадали небольшие дождички. Зелень успела уже роскошно распуститься. Обилие цветущей черемухи; и сейчас на моем столе стоит уже букетик яблочного цвета. Это 19 апреля по старому стилю!

До Страстной недели рыночные цены стали было падать: масло продавали по 10.000 р., яйца по 500 р. шт., сахар по 12.000 р., черная мука по 80.000 р., но потом опять пошло в гору, и вышло к Пасхе так, что «сооружение» пасхи и кулича обошлось в десятки тысяч: масло 16.000 р. ф., яйца 900 р. шт., творог 8.500 р. ф., белая мука 6.000 р. ф. и т. д.

Сухаревка все-таки и не возродилась, но зато теперь завелся громадный торг на Трубе, на Земляном рынке, на Сенной площади, на Зацепе и в разных других местах. Сухаревка по своему центральному месту и по величине площади была, конечно, удобнее всяких других мест для «свободного товарообмена», и если ее не возобновили, то только по капризу властей, по капризу простительному для женщин, утопающих, но не сознающихся в том, что не стрижено, а брито. Как же! Постановили Сухаревку закрыть навсегда, а вместо нее мы заводим десяток «сухаревочек».

К празднику объявили «праздничные» выдачи, для литера А: два фунта фасоли и фунт соли, а для литера Б: 3/4 ф. соли, без фасоли, но пока только объявлено, но еще не выдано. Вот показание побогатения Советской России продовольствием после закончания победоносных войн. И ничего — все терпят. Ленин, вероятно, доволен, что его слушаются, т. е. «победоносно терпят».

На Страстной неделе тянуло в церковь. Несколько раз ходил в Сретенский монастырь. Привлекал туда Епископ Илларион, не своим пышным архиерейским служением, а участием в службах в качестве рядового монаха. Однажды (за всенощной со среды на четверг) он появился в Соборном храме монастыря в простом монашеском подряснике, без панагии, без крестов, в камилавке, и прошел на левый клирос, где и пел все, что полагается, в компании с 4–5 другими рядовыми монахами, а затем вышел в том же простом наряде на середину храма и проникновенно прочитал канон, не забывая подпевать хору в ирмосах. Прочитавши канон, запел один «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный». Ну! Я вам скажу, и пел же он! Голос у него приятнейший, чистый, звучный, молодой (ему 35 лет), высокий. Тенор. Пел попросту, не по нотам, но так трогательно и задушевно, что я, пожалуй, и не слыхивал за всю свою жизнь такого чудного исполнения этой дивной песни. Мне, грешному, вспомнился Н. А. Преображенский, знаменитый тенор конца прошлого столетия. Разве только он бы спел эту вещь лучше Иллариона. В эту же службу объявился там удивительный канонарх, по одежде такой же простой монах. И голос, и чинность, и симпатичнейшая наружность действительного девственника заставили меня расспросить: да кто же это? И я узнал, что это родной брат Иллариона Архимандрит Даниил (по фамилии Троицкий). Он на два года моложе Иллариона, но тоже теперь архиерей: его хиротония во Епископа Елецкого совершена в субботу на Страстной. Говорят, это сыновья какого-то захолустного священника или дьякона Тульской епархии. То-то гордится, наверное, старичок-отец: два молодых сына — и оба Архиереи!

На вынос Плащаницы я ходил к Николе на Драчах, где тот же Илларион служил во всем великолепии архиерейского сана, и тогда он сказал с кафедры вдохновенную речь, растрогавшую всех слушателей. В былое время ее, разумеется, напечатали бы во всех «клерикальных» газетах, ну а теперь она достоянием «потомков» уже не будет. Жалко!

Пасхальную заутреню и после обедню имел счастливый случай (при протекции Розова) простоять на левом клиросе Храма Спасителя. Служил Патриарх с Митрополитом Евсевием и с Епископом Петром Подольским. Народу было видимо-невидимо. Жутко было смотреть с некоторой «высоты» клироса на такую громадную толпу, все время колыхавшуюся от чрезмерной тесноты и издававшую необыкновенный какой-то гул, встревоживший меня звуковым сходством со знаменитой Ходынкой 1896 г. Я ночевал в ту ночь на даче в Петровском парке и слышал этот гул, как известно, разрешившийся столькими жертвами. И тут я боялся катастрофы. Но, слава Богу, все обошлось благополучно. Говорят, что столько народу там еще никогда не собиралось. «Переполнить» такой колоссальный храм — это значит сойтись туда со всей Москвы. Может быть, поэтому теперь в некоторых приходских храмах обидно мало богомольцев. Старая история: «хлеба и зрелищ» нужно народу. И специальная газета про церковную жизнь не загородила всенародного паломничества в тот храм, где с такою исключительною торжественностью служил Патриарх.

Кстати, о росте цен на церковные потребности: пучок вербы продавали по 300–500 р., «грошовую» свечку — 600 р., лампадное масло 8.000 р. ф.

О христианской Пасхе («гнилой», как пишут коммунисты) я вот кое-что написал, а об «пасхе» рабочей, т. е. 1 мая, напишу поподробнее по выходе газет, а лично сам празднования ее не наблюдал, потому что на улицу выходил только между 12-ю и 2-мя часами, в сторону, удаленную от центра, именно в Алексеевский монастырь, на родительские могилки, — и по дороге не видел никаких процессий и никакого движения к центру, а также не слышал ни Интернационала, ни ничего подобного ему. Может, где и пелось оно, только пасхальный звон заглушил эти звуки. Предполагались разные развлечения на Театральной и других площадях. Вероятно, так и было. И в этот день работали все театры без исключения. Так бы вот и сосчитать: сколько московских граждан в этот день «служили двум господам», т. е. были за Пасхальными богослужениями, а потом пошли слушать и смотреть мистерии изобретательного Луначарского!

Молоко продают по 1.700 р. за кружку. Из современной бухгалтерии: «Совнарком отпустил Наркомцроду авансом в счет сметы на январь-июнь 1921 г. 29.902.804.000 рублей». Это уже не только фасоль, а все до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до!

23 апр./7 мая. Всю Пасху простояла благодатная погода. И солнца и дождя — вдоволь. Все, что может цвести, пышно цветет. Черемухи, сирени, ландышей и незабудок изобилие, и это не привозное, а наше — московское или подмосковное.

В коммунистических газетах хвалились и погодой: вот, мол, она для майских праздников как разодолжила нас! Об этом празднике (1 мая) нельзя сказать, чтобы писали очень восторженно. Видно, что дело-то все-таки было не в нем, а в Пасхе. И ее бессовестно лягнули: «в церквях народу мало», «пасхального звона не слышно, — некому звонить — все были на майском празднике». Вздор! Церкви были переполнены, звон колокольный заглушал уличные звуки не только в первый день Пасхи, но и во все остальные, — вплоть до сегодняшнего вечера.

Писали, между прочим, про громадные толпы около подвижных балаганов (все футуристические произведения), что «у всех радостные лица, нарядные одежды». Если «писатели» здесь не соврали, то еще вопрос — у всех ли были «радостные лица», а главное, по случаю какого праздника: христианского или пролетарского?!