Дневник москвича (1920–1924). Том 2

3/16 апреля. Дзержинский назначен «нашим» комиссаром, т. е путей сообщения и притом «с оставлением во всех прочих занимаемых им должностях». Вот поистине «ко всем бочкам затычка»! Емшанов же назначен его заместителем. А этот, значит, «из попов да в дьякона».

7/20 апреля. Я не писал ничего о стачке английских углекопов, от хода которой большевики ждали чуть ли не всемирной забастовки рабочих в империалистических странах. Все дожидался решительных действий с той и с другой стороны. И вот «капиталисты» опять победили. К углекопам не присоединились ни железнодорожники, ни транспортники, и успех их стачки, как сообщает сегодня «Коммунист, труд», сорван на три четверти, всеобщая стачка на этот раз провалилась и, словом, рабочему движению в Англии и во всем мире нанесен жесточайший удар.

Погода стоит чудесная, теплая. Почки на деревьях разбухают и дают первые листочки. А дождя все нет, начинаются тревоги за всходы.

8/21 апреля. Французское правительство заявило, что оно отказывается от дальнейшей поддержки Врангеля и, израсходовав уже 200 млн. франков на помощь 35.000 человек, «эвакуированным из Крыма», — предоставляет их своей судьбе, предлагая, между прочим, льготное переселение 20.000 земледельческих рабочих в Бразилию. Так что все русские, находящиеся во французских лагерях, «должны знать, что армии Врангеля больше не существует, что их бывшие вожди не имеют больше власти над ними», и они должны уже позаботиться о дальнейшем своем существовании «собственными силами».

Вчера ходил к К. В. Розову на квартиру. Надо было поговорить с ним насчет музыки Александра Александровича Оленина к Литургии Иоанна Златоуста. Это творение в Москве еще неизвестно, но находится в рукописи здесь, у некоего П. А. Ламме. Вот и сговариваемся — как бы ее ввести в репертуар московских духовных хоров. Об обедне речь будет впереди, а пока запишу кое-что услышанное от Константина Васильевича, что интересно, если не в историческом значении, то в бытовом. Надо сказать, что я его лично знаю не менее 25 лет, с первых дней переезда его в Москву из Симбирска на службу в Храм Спасителя. Потом его перевели в Успенский Собор, затем в придворные дьякона в Петрограде, а позднее опять в Москву — в Успенский. Когда мы были с ним помоложе (теперь ему 47 лет), то приходилось кое-когда вместе бражничать, по каковой части он тоже был большим мастером (да и теперь, кажется, не отказывается от таковых благ).

Вчера я просидел в его уютной двухкомнатной квартирке больше двух часов и не видел, как время прошло. Сидели за самоварчиком, пили «настоящий» чаек, не только с сахаром, но и с пирожками из белой муки, да покуривали первосортные папиросочки. Славный он человек! Такой любезный, гостеприимный и благодушный, а главное — не кичащийся своими исключительными голосовыми средствами. Ему самому кажется, что он «не из первых» по своей, так сказать, «специальности», и приписывает почитательное к нему отношение только своему доброму, общительному характеру. Конечно, и это чарует в нем, но главное-то все-таки его величавое сладкоголосие. И так идет к могучему голосу его богатырская наружность. С него пиши кого хочешь: библейского ратоборца, русского богатыря, а то и самого Ермака Тимофеича. По росту, правильности черт лица, пропорциональному сложению — это образец мужественной красоты.

Так вот что историческое-то, или просто «московское уходящее»: когда я спросил по-приятельски, сколько же он получает «гонорара» за свои выступления? Он начал, по его предупреждению, «с худшего», например: «проездил в один отдаленный храм на извозчике 40.000 р., а получил только 30.000 р.» Был и такой случай где-то в подмосковном селе; обещали ему за его приезд привезти три мешка картошки, что его обеспечило бы «на всю зиму» (как он рассчитал), да надули: послушать послушали, а картошку зажилили. И еще порассказал о некоторых московских приходских советах, которые по окончании служб жалостливо говорят ему, что «храм наш бедный. Уж подождите, Константин Васильевич, до другого праздника, тогда поднакопим деньжонок и пришлем вам мучки.» И так далее. Но есть и такие гонорары, которым, пожалуй, сам Шаляпин позавидует. Где-то (кажется, у Богоявления в Дорогомилове) ему «отсыпали» сахару, муки и яиц по рыночным ценам на полмиллиона р. И это за участие в двух службах — вечерней и утренней. Причем навертывался и такой необычный гонорар: в полтора миллиона!!! Это его приглашали в Щелково, суля ему «на рясу» какой-то дорогой материи, которая могла бы быть «реализована» им именно за 1,5 млн. р. Конечно, как теперь водится, он предпочитает брать мзду продуктами или какими-нибудь изделиями. Между прочим, он напел таким путем сапоги, калоши и разные другие «носильные» вещи. Увы! — все идет пополам с грехом, в чем он чистосердечно сознается, а также и в том, что он, «служитель культа», одновременно служит ив 1-м Государственном хоре, выступая на подмостках, конечно, в советском репертуаре. Когда же я спросил его, поет ли он там интернационал, то он ответил, что интернационала петь не приходилось, а «дубинушку» поет довольно частенько. За пропуски в концертах его штрафуют по 10.000р. за раз, так что эта советская служба обходится ему не менее 200.000р. в месяц.

Поговорили и о Патриархе, и о других иерархах. О первом отзывается он с величайшим уважением. Видно, что Патриарх как человек — очень добрый, ласковый, нестяжательный и скромный. Бедный Митрополит Кирилл все еще сидит в Таганской тюрьме, в одиночном заключении. Между прочим, порадовал меня такой картиной современной архиерейской жизни: в Ростове н/Д архиерействует Иосиф. Этот настолько праведен и прост, что каждое утро в 4 часа идет сам на колокольню и звонит до тех пор, когда монахи выползут из своих келий и пройдут в храм; а потом потрезвонит и сам идет туда же «со славою». Это что-то уж не от мира сего. Вспомнил Конст. Васильевич первые поездки Патриарха по России, вскоре после избрания его, т. е. в начале 1918 года. В то время большевицкая власть не мешала им, и Патриарху предоставлялись отдельные вагоны, и он путешествовал так со своим клиром и приближенными, в том числе и с Розовым. Особенно торжественно встречали и принимали Патриарха в Петрограде. Народ наполнял храмы при его службах, бегал за его экипажем, стоял толпами у разных подъездов, ожидая его выхода или приезда, и т. д. Пробыли они там 8 дней. Было много служб; между прочим, побывали и в Кронштадте. Розов и вся свита Патриарха вели себя по-житейски все время высокоприлично, чтобы не скомпрометировать Святейшего отца, но когда они уезжали в Москву, то в их вагон напросились какие-то петроградские два церковных старосты, и у них к ночи оказалась в корзиночках обильная выпивка с великолепной закуской. Ну, конечно, меценаты своего рода! И соблазнили моего Константина Васильевича. Патриарх был в другом конце вагона и, вероятно, отдыхал или спал. А тут пошло после петроградских трудов, во славу Православной церкви, настоящее пьянство. К станции Чудово и архидьякон, и старосты, и келейник Патриарха совсем «дошли», а потом заснули, и только подъезжая к Москве проснулись и к ужасу своему узнали, что именно на станции Чудово, по распоряжению какой-то Чеки, должны были остановить их поезд, отцепить от него вагон Патриарха и арестовать его самого, а также и его свиту. Но произошло какое-то «чудо» в Чудове. Задержали не тот поезд, в котором ехал Патриарх, а другой. Патриарха намеривались арестовать за какую-то петроградскую речь, в которой усмотрен был призыв к низвержению власти большевиков. Но в Москве выяснилось, что он этого и не говорил, стало быть, все обошлось благополучно. Зато Розов до сего времени не может вспомнить этого эпизода «без содрогания». Боже мой! Ведь это такая была бы пища для Галкина и для Демьяна Бедного, которой они питались бы до сих дней. Сколько было бы писания, разговоров, литературы, насмешек над поведением «охраны» Патриарха! Сколько бы одних плакатов было нарисовано на эту тему. Ведь вот как мог пострадать морально наш Первосвятитель, — и от чего, собственно? От того, что сошлись четверо простых душевных людей в одной компании и, на радостях благолепно и благополучно совершенного дела, позволили себе распить бутылочки по две на брата. И не ведали они, что злодейка-история готовилась сфотографировать их в такой интимный момент и запачкать таким снимком «мелочей архиерейской жизни» репутацию ни в чем не повинного Патриарха Московского и всея Руси!