Суворов

Кубанская кордонная линия, возникшая после Кучук-Кайнарджийского трактата, по сути, и явилась границей с Турцией. Помимо усиления существующих военных постов, Суворов предложил протянуть цепь укреплений вверх по Кубани, чтобы сомкнуть ее с уже существующей Моздокской линией, учрежденной еще в 1763 году и предназначавшейся для защиты русских поселений от набегов кавказских горцев из Кабарды и Чечни.

С начала января, несмотря на злые морозы, Суворов принялся строить крепости и мелкие фельдшанцы, предварительно лично осматривая местность, намечая контуры каждой постройки и участвуя в инженерных работах. Сооружения эти превосходили обычные полевые укрепления того времени: они состояли из банкет и амбразур, обеспечивавших хороший обстрел расчищенной вокруг местности, фашин и мешков с землей, представлявших надежное укрытие для стрелков и орудийных расчетов, а кроме того, перед каждой крепостью были возведены искусственные препятствия. Как считал сам Суворов, «при обыкновенном российском мужестве мудрый комендант низвергнет важностью его укрепления противные предприятия регулярнейших войск, коль паче варварские рассевные набеги». По расчетам генерал-поручика, вся оборонительная система должна была быть завершена в мае.

Строительные работы велись в тяжелых условиях. Вспоминая это время, Суворов писал правителю канцелярии Потемкина П. И. Турчанинову в своем обычном, образном и афористичном стиле: «Я рыл Кубань от Черного моря в смежность Каспийского, под небесною кровлею, преуспел в один Великий пост утвердить сеть множественных крепостей, подобных мостдокским, не с худшим вкусом. Из двух моих в 700-х человеках работных армиев, строящих оные на носу вооруженных многолюдных варваров, среди непостоянной погоды и несказанных трудов, не было умершего и погиб один — невооруженный». Уже 19 марта Суворов мог донести Румянцеву, что «крепости и фельдшанцы по Кубани построились… с неожидаемым успехом. Они столько неодолимы черкесским поколениям по их вооружению, что становятся им совершенно уздою».

К апрелю 1778 года весь край неутомимостью Суворова был подробно обследован, огражден надежной линией укреплений и приведен в совершенное успокоение: набеги черкесов прекратились, ногайцы вернулись к своим мирным занятиям. В то же время в Крыму дела шли из рук вон плохо, виною чему была нераспорядительность Прозоровского, которого в конце концов уволили в двухгодичный отпуск. У Румянцева имелась одна кандидатура на это место: 23 марта фельдмаршал послал Суворову ордер о назначении его командующим Крымским корпусом, при этом кубанские войска оставались в его ведении.

По всему видно, что характер у великого полководца был не из легких: невзлюбив кого-либо, он не только сохранял свою неприязнь до конца, но и выказывал ее, невзирая на приличия, каждым своим шагом. Самолюбивый и не прощавший причиненного ему зла, он решил проучить бывшего своего начальника.

27 апреля Суворов появился в Бахчисарае, даже не оповестив об этом Прозоровского, у которого должен был принять корпус. Поджидавший его при реке Каче в своем лагере «генерал Сиречь» несколько раз уже осведомлялся, не приехал ли Суворов. Посланный Прозоровским в Бахчисарай дежурный генерал-майор Леонтьев встретил по дороге суворовского нарочного капитана Коробьина, который объявил, что его начальник болен и принять никого не может. Приехав с Леонтьевым в лагерь, Коробьин еще раз повторил данное ему приказание. Тогда Прозоровский поручил капитану узнать, в какой час Суворов примет его на другой день, но ответа не дождался. Все-таки он откомандировал в Бахчисарай своего адъютанта, который вернулся с совершенно неутешительными известиями: «больной» Суворов ужинает у русского резидента при бахчисарайском дворе Андрея Дмитриевича Константинова, а на следующий день собирается к Шагин-Гирею. Теперь только «генерал Сиречь» понял, что новый командующий намеренно уклоняется от свидания с ним. Он послал к Суворову с генералом Леонтьевым «необходимые для сдачи командования письма», а сам ночью выехал из Крыма, напоследок пожаловавшись Румянцеву.

Приняв корпус, Суворов, как и на Кубани, объехал и осмотрел построенные при Прозоровском полевые укрепления и, найдя их «изрядными», все же решил, что «не худо им быть посильнее». В самом Крыму было спокойно, зато на Ахтиарском, будущем Севастопольском, рейде все еще стояли турецкие суда. Для удобства наблюдения за турками и лучшего взаимодействия отрядов Суворов разделил весь Крымский полуостров на четыре территориальных района, выделив крупный внешний резерв — бригаду генерал-майора Ивана Вахтушевича Багратиона, расположившуюся к северу от Перекопа. Он с успехом применил и в Крыму опыт войны с конфедератами. Предупреждая возможность десанта, Суворов протянул по берегу линию постов, ввел сигнализацию между сухопутными войсками и флотилией, приказал обучить солдат распознаванию своих судов и турецких.

Надо было улучшить отношения с татарским населением и самим крымским ханом. Немалую помощь оказал Суворову Константинов. Он был давним знакомым генерал-поручика, крестил его дочь Наташу. Константинов хорошо знал обычаи и традиции татар, умел с ними ладить и втайне участвовал в откупах. Через него Суворов сблизился с ханом Крыма.

Дворец Шагин-Гирея в Бахчисарае охраняли верные ему бешлеи — постоянная гвардия, организованная на европейский манер. Проследовав во внутренние покои в сопровождении Константинова, генерал-поручик увидел тридцатилетнего хана, высокого, сухопарого, с приятными чертами лица. Он был одет в суконный костюм муфтия, но не запускал бороды, как того требовал обычай от ханов и духовных особ, а подстригал ее. В черных живых глазах его светился ум, речь была непринужденна и изящна.

Потомок Чингисхана, Шагин-Гирей был личностью незаурядной, получил образование в Венеции, хорошо знал итальянский, греческий, арабский и русский языки, писал стихи по-татарски и по-арабски. Посетив в 1771 году Петербург, он сумел очаровать Екатерину приветливостью и европейским лоском. Из Петербурга Шагин вернулся сторонником немедленных реформ по европейским образцам. Он уравнял проживающих в Крыму греков и армян с мусульманами, приказал выдать русских пленных и стал чеканить собственную серебряную и медную монету.

Шагин-Гирей пригласил Суворова выпить кофе; гости разместились по-европейски, в креслах за столом, только француз-камердинер подавал хану кофе, стоя перед ним на коленях. Глядя на Шагина и его свиту, Суворов думал о том времени, когда эти куртки, шаровары и шапки нагоняли ужас на его предков.

После кофе хану была подана турецкая глиняная, с предлинным чубуком трубка, почти тотчас же замененная другою и третьей: Шагин-Гирей выкуривал каждую в несколько затяжек. За шахматной доской Суворов договорился с ханом о первоочередных шагах для улучшения отношений между татарами и русскими. Оба расстались довольные друг другом.

Опытный администратор, Суворов 16 мая обратился к войскам со специальной инструкцией, в которой потребовал «соблюдать полную дружбу и утверждать обоюдное согласие между россиян и разных званиев обывателей». Главная мысль генерал-поручика: «С покорившимися наблюдать полное человеколюбие».

В тот же день Суворов отдал знаменитый приказ войскам Кубанского корпуса, повторенный в июне для крымских войск и охватывающий все стороны военной жизни, учебы, хозяйства, быта. С мелочной дотошностью перечисляет командующий меры, которые необходимо принять для сбережения здоровья солдат, вникая во все и строго требуя от лекарей и их команд «иметь ежевремянное попечение о соблюдении паче здоровья здоровых, всегдашними обзорами и касающемся до них содержания каждого вообще, до их пищи и питья. Последнему принадлежит, где не лучшая вода, таковая отварная и отстоянная, а слабым сухарная или с уксусом; к пище ж выпеченный хлеб, исправные сухари, теплое варево и крепко пролуженные котлы.

Застоянную олуделую пищу отнюдь не употреблять, но надлежаще варить, а по употреблении вымывать и вытирать котлы сухо. Обуви и мундирам быть не весьма тесным, дабы и в обуви постилка употреблятца могла.