Суворов

«Об искусстве ж и храбрости вашей всякому уже известно, в чем и я удостоверен, только извольте поступать по выше предписанному: прогнав неприятеля, далеко за ним не преследовать…» Очевидно, возможное проявление Суворовым инициативы беспокоило осторожного генерал-поручика.

События меж тем развивались в благоприятном для России направлении. Шагин-Гирей, опираясь на корпус Бринка, был избран ханом татарами обеих сторон Кубани. Он занял город Ачуев на берегу Азовского моря, 30 января овладел крепостью Темрюк и двинулся далее к Тамани. Подкупленный Бринком турецкий комендант очистил Тамань без сопротивления и должен был по договоренности отойти в Очаков, через Крым, конвоируемый русскими войсками. Таким образом, к началу февраля 1777 года весь Таманский полуостров оказался в руках Шагин-Гирея, и ничто уже не мешало ему войти в Крым через Ениколе, где его ожидал генерал-майор Борзов.

Прослышав, что Шагин-Гирей признан на Кубани ханом, его брат собрал в Бахчисарае своих приверженцев и спросил, желают ли крымские татары перейти под власть Шагин-Гирея. Получив заверения в преданности ему, Девлет приказал мурзам начать военные действия против русских. Однако Суворов одними маневрами рассеял толпы татар и 10 марта мог рапортовать Прозоровскому о том, что находившиеся в Бахчисарае враждебные войска распущены. В тот же день Шагин-Гирей появился в Ениколе, и вскоре мурзы признали его крымским ханом. Девлет 3 апреля отплыл на купеческом корабле в Константинополь.

В Крыму наступило затишье, а вместе с тем и вынужденное бездействие, очень тягостное для Суворова. Досаждали и мелочные придирки Прозоровского, неуклонно ухудшались их взаимоотношения. К тому же Румянцев поручил «генералу Сиречь» расследовать одно весьма щекотливое дело, касавшееся Суворова.

Из глухих откликов мемуаристов известно, что в декабре 1776 года в Полтаве Суворов имел резкую стычку с генералом Воином Ивановичем Нащокиным, одним из самых эксцентричных людей екатерининской эпохи, оправдывавшим свое имя если не отвагою на поле брани, то дерзостью в быту. С той ссоры, как рассказывает со слов сына Нащокина А. С. Пушкин, встречая в свете вспыльчивого генерала, Суворов убегал от него, показывая пальцем и приговаривая: «Боюсь, боюсь, он дерется, сердитый!..»

Понятно, расследование этого случая Прозоровским ранило самолюбивого генерал-поручика.

Суворов скучал, страдал вдобавок от лихорадки и наконец в июне 1777 года отпросился в непродолжительный отпуск к семье в Полтаву. В нем все сильнее пробуждается отцовское чувство к маленькой Наташе, Суворочке, как нежно именовал он ее. В письме генерал-аншефу В. И. Храповицкому 3 октября 1777 года полководец с гордостью сообщает из Полтавы: «…дочь моя в меня, — бегает в холод по грязи, еще говорит по-своему». Он не хотел возвращаться на постылую службу и, когда срок отпуска истек, отписал Прозоровскому, что болен и переезжает «для перемены воздуха в Опошню», местечко под Полтавой. Одновременно Суворов обратился к всесильному Потемкину с просьбой о новом назначении: «В службе благополучие мое зависит от вас!» Генерал-губернатор новороссийский, азовский и астраханский откликнулся на нее, дав указание Румянцеву о переводе генерал-поручика. 29 ноября Румянцев сообщил Суворову: «Ваше превосходительство имеете с получением сего ехать для принятия команды над корпусом на Кубане…»

Пока Суворов хворал и отнекивался от службы в Крыму, обстановка там резко осложнилась. Шагин-Гирей в своей политике оказался столь же крутым, как и его брат. Огражденный русскими штыками, он вел себя крайне надменно, не считаясь с национальными обычаями и традициями, проводил реформы на европейский лад, к которым народ не был подготовлен. Хан стал ездить в карете, обедать за столом, сидя в мягких креслах, завел себе повара-француза. Все его затеи требовали больших денег, между тем кошелек его был пуст. Повышение налогов вызвало ропот, а отдача части доходов на откуп русским купцам — возмущение. Для простого народа он был вероотступником, в глазах вельмож — изменником. Не брезгуя ничем, противники Шагин-Гирея даже распустили слухи о том, что он принял христианство под имением Ивана Павловича. Вспыхнувшее восстание, во главе которого встал его брат Селим, заставило хана бежать в русский лагерь. Разъяренные мятежники разграбили все сокровища дворца Шагина и изнасиловали женщин его гарема. Нерешительность Прозоровского привела к тому, что восстание стало бурно развиваться, угрожая находившимся в Крыму русским отрядам. И хотя в решающем сражении в октябре 1777 года татары были наголову разбиты, потеряв убитыми и ранеными до двух тысяч человек, волнения не унимались и даже перекинулись из Крыма на Кубань.

5 января 1778 года Суворов принял Кубанский корпус.

Прежде всего он позаботился о независимости от Прозоровского, которому подчинялся его предшественник генерал-майор Бринк. Обратившись с рапортом к главнокомандующему армиями в Крыму и на Кубани Румянцеву, Суворов объяснил свое ходатайство как «немалой от Крымского полуострова от здешнего места отдаленности», так и тем, что Прозоровский «в знании здешнего края не весьма достаточен». Отсутствие ответа Суворов воспринял как молчаливое согласие фельдмаршала и в дальнейшем не посылал в Крым никаких донесений. Развязав таким способом себе руки, генерал-поручик энергично принялся за укрепление русских позиций на Кубани, добившись за короткий срок — всего три месяца — поразительных результатов.

Когда разнесся слух, что новый начальник инспектирует Кубанскую линию, коменданты крепостей и станций стали деятельно готовиться к встрече. Суворов, не терпевший парадности, являлся, однако, в неурочный час. К тому же в полевых, близких к боевым условиях он одевался просто, не носил орденов и знаков отличия.

Ночью сел он в сани и поехал на первую по пути станцию. Комендант ее, старый служака, капитан, никогда не видел Суворова и на вопрос: «Кто такой?» — услышал: «От генерал-порутчика послан заготовлять ему лошадей». Несмотря на позднее время, капитан принял гостя как товарища, провел в свою комнату, накормил ужином и угостил водкой.

В разговоре капитан шутил, судил обо всех генералах — Прозоровском, Борзове, Бринке, хвалил Суворова за заботливость и внимание к солдату. Наконец генерал-поручик, приятельски простившись с ним, отправился дальше. Поутру получил капитан записку: «Суворов проехал, благодарит за ужин и просит о продолжении дружбы».

Поставив себе «за первый долг», как сообщал он Румянцеву, «самолично обозреть положение сей земли, всех в ней учрежденных постов», генерал объехал по берегу моря южную часть края от Темрюка до Тамани, а затем поднялся по Кубани до места своей ставки — Копыла, изучая незнакомую страну. В результате появилось подробное топографическое описание края с этнографическими добавлениями и цифрами.

Не ускользнули от внимания Суворова и так называемые некрасовцы — потомки казаков, что бежали на Кубань с Игнатием Некрасой после подавления в 1708 году Булавинского восстания. Иные из них, принятые крымским ханом, поступили затем в его гвардию или даже сделались телохранителями турецкого султана. Большинство «мирных» некрасовцев было переселено турками на Нижний Дунай, но «мужска полу не меньше тысяч трех», по словам Суворова, покинув свои жилища при приближении русских войск, бродило за Кубанью в горах. Неутомимый генерал-поручик встретился с ними, побеседовал и нашел, что «они между протчим оказывали желание к спокойствию и возвращению на нашу сторону».

Его заботила также большая смертность в войсках от болезней, и он рассредоточил полки и эвакуировал ряд госпиталей. Кубанские ногайцы страдали от разорительных и кровавых вылазок черкесов, которые уводили в плен мирных жителей, забирали имущество, скот и имели привычку «дратца в смерть». Вникая в мелочи, Суворов приказал «на берегу сей стороны Кубани камыши все истребить, коим горцы, перелазя Кубань, обыкновенно скрытно прокрадываютца». Он желал улучшить отношения с ногайской верхушкой, бывал в ордах, ходатайствовал за ханов и мурз перед начальством, искусно применял подкуп, испросив у Румянцева специальные денежные суммы на подарки «привыкшим к пакостям» ханским чиновникам. Но главным, понятно, было укрепление новых рубежей России.