Махно

ь кому что охота. Сейчас запалим все.

Полчаса прошло: утянулся за холм обоз, прозрачно и неярко заполыхала на солнце усадьба, горелой плотью потянуло от огня.

И как ничего не было.

Свадьба-2

Понравилось. Хитрость и маскировка – основа партизанской войны. А партизанской войне народ учить не надо: прикинуться невинным, убить исподтишка и скрыться, мол ни при чем я, – это в натуре, в крови. Главная трудность – когда компания (отряд, группа, шайка, банда) большая: разбежаться по домам нетрудно – труднее собрать всех в один нужный момент. Так ведь и это умение – дело наживное. Так еще немецкие крестьяне при Лютере рыцарей били.

И тянется утомляющаяся от собственного веселья свадьба по горячему пыльному шляху. Невеста уже украдкой семечки лузгает, жених ко штофу с дружками прикладывается. Родители на отдельной бричке старые песни заводят, дивчата с подвод новые выкрикивают, бандурист гармонисту вразнобой. Встречные разъезды крестятся на икону, крякают после чарки, желают хозяйства да детишек.

Протянулись сквозь все село, и уже на выезде – раз, два, три! винтовки из соломы, пулемет из-под ковра! – «Огонь!» – зазвенели стекла в барской усадьбе, с ревом ворвались сбросившие маскарад хлопцы: кровь по лестнице, мозги по мощеному двору. Крутится Махно на кауром жеребце, с удовольствием хлопает самых храбрых из новенького маузера: заговоренный, следит за положением.

Не стало в усадьбе полуэскадрона варты расквартированной, и хозяев, и хлеба с инвентарем, и коней со сбруей, мебель и утварь как муравьи уволокли селяне бесследно, и самой усадьбы не стало в прозрачном пламени.

– Значит, так, громодяне. Бери что хочешь, если оно другим не взято: трудись свободно, живи честно. Коня береги. Оружие сховай. А надо – придет до вас человек, хоть днем хоть ночью, хоть конный хоть пеший, с приказом да сроком. Пойдете бар бить, белу кость сничтожать, за счастье простого народа биться?

Ревут крестьяне согласно!

Партизаны

Лесов в Новороссии нет. Как стол степь, в укрытии не отсидишься. При доме, при хозяйстве, при семье – живет себе мужик, кряхтит под законом, кланяется власти, покоряется силе. А ночью – винтарь отец да шашка матушка, хо-па – и нет варты, и нет бар, и мадьярского отряда тоже нет. Свищи ветра в поле. От-кель добро? – да с ярмарки, на кабанчика сменял. От-кель конь? – да цыган блудилый за женины серьги золотые продал. Винтовка на огороде прикопана? – да с войны принес, у нас все их с собой брали, время такое, чего ее бросать-то было. Как приказ был сдавать?! Отец родной, да забери ты ее от греха, да чтоб не видел я ее, да не губи ты детишек малолетних ради, я ж с нее сроду не стрелял! вот те крест!

А головка движения – то там нашумела в гайдамацкой форме, то за триста верст в австрийских мундирах австрийцев же в клинки взяла, то эшелон хлеба на станции сожгла ночью. И нет ее.

Хренотень

В мае с севера и востока просочились люди, а допрежде людей просочились слухи. Что большевистско-эсеровское правительство – коммунистическое