Не плачь, казачка

К примеру, пришла мода на кружевные воротнички ручной работы — пожалуйста. И артистки довольны, и она. Сядет на берегу и цокает спицами или крючком. Я рядом. То и дело кладу ей руку на плечо:

— Кончай, зашаталась уже.

Она остановится, но огрызнется:

— Так скорей время проходит. Осталось немного — неделя…

Это она так неистово поджидала свою доченьку.

— Ну что? К тебе пойдем?

— Пойдем, — отряхивая юбку, отвечает Райка.

Хорошо закончить день в костюмерной. От Райки иду в дом, где я поселилась на время съемок.

…Вдруг стук в окно.

— Это ты, Райка? — громко спросил хозяин.

Я прильнула к стеклу и увидела искаженное лицо Райки. Через минуту уже была возле нее.

— Что случилось?

— Читай… — Она поднесла к окну телеграмму.

«Мама, не падай в обморок, я выхожу замуж». Я и то поперхнулась, зная эту худенькую покорную девочку с пискучим голосом.

— Пошли скорей на почту! А то закроется.

Почта черт-те где, километров за пять. Идем быстро, молча. Крапива жалит ноги.

— От зараза, ни сном ни духом…

Райка шла как на смерть, убитая. Я молчу. Наконец почта. Веселенькая, ухоженная. Райка чеканит московский телефон и берет бланк. Садится за стол. Я рядом.

— Надо наметить вопросы, чтоб не упустить чего… Кто он? Сколько лет, где работает? Где будете жить и на что? Родителей видела? По любви или по расчету? Правду и только правду!

Зазвонил телефон. Райка — к будке. Вцепившись в конспект, стала четко читать написанное.

— Кто?.. Моряк?.. Откуда взялся? С вашей школы?! А ты при чем? Ты при чем, спрашиваю! Вернулся из армии?.. Где будете жить и на что? У нас?! До какой осени? А дальше? Родителей видела? К ним едете? Далеко? Владивосток? По любви выходишь или по расчету? По любви? Правду и только правду. Ребенок? Где? Ну да… Комната? Туда наладились? Слышу — не глухая.

Звякнула трубка.

Райка села на стул побледневшая. Потом рванулась и выписала еще три минуты. Полились слезы.

— Доченька!.. Я не против… Что ж ты не сказала раньше?.. Мы ж дружим с тобой. Что? Кинорежиссер?! Какой… Дай вам Бог… — Она положила трубку на рычаг. — Пошли…

Засветился восток голубизной. Мы пошли не торопясь, теперь уже скоро одеваться — и на грим.

— Он кинорежиссер? — спросила я осторожно.

— Нет, я. Дочка просила сказать, что я режиссер.

Рубероид

Подружки мои дорогие! Кому «за», кому «до», а вообще — давно вернувшиеся с ярмарки. Люблю наблюдать за вами, видеть вас. Как старательно собираете свои актерские аксессуары и сломя голову мчитесь выступать, бесплатно выступать где потребуется. Будь то воинская часть, или ЖЭК, или больница.

«Шефака давить» — называется на языке актеров шефское выступление.

Помню, прилетела откуда-то, а в Москве субботник. Люди копошатся, метут, стригут, песенки поют, в цехах проценты выдают, а я?!

Хватаю концертное платье, туфли — и в Дом кино.

Там шел вечер, и вел его Олег Анофриев.

— А ты чего? Тебя в списках нет.

— Так впиши. Я неохваченная…

Толстенькие, с подагрой на ногах. Газ, люрекс, парик, немодные лаковые туфли, бисер…

По ходу того как облачают себя в сценические одеяния, спина как-то выпрямляется, появляется осанка; накладывается умеренный грим… Священнодействуют; душевный подъем.

Кто-то давно выпал из обоймы действующих и известных. «Помните, там дама выбрасывается на ходу поезда, — это я…» Бывают такие напоминания зрителю о своих актерских деяниях. Зритель внимательно слушает, уважает, виня себя за плохую память, не вспомнив вывалившуюся из поезда…

Нашему поколению вместе со знакомством с профессией наказывалось: общественная жизнь, служение народу, патриотизм — это неотъемлемая часть звания советского артиста.

Нам крепко привито это с юности, и носит нас нелегкая — то на открытие строек, то на вручение грамот и знамен в праздничные дни. Это свято. Это безукоснительно. Стали платить за выступления, а от «шефаков» все одно артисту не отвертеться.

От «шефаков» теплеет сердце любого начальника: то вагонку надо выбить для постройки детсада, то шторы для дома ветеранов. И не счесть, сколько бытовых потребностей удовлетворялось путем шефских концертов.

Бывает, в ГАИ улыбнемся, поздороваемся, выпросим, чтобы простили товарища за нарушение; бывает, в кабинете главврача встреча. Назавтра принимают, к примеру, в Институт курортологии кого-то с болезнью диска в спине или на водную вытяжку.

Что за чудо — искусство!

Есть, конечно, и пышные концерты — с именами, транспортом, угощением и оплатой. А эти маленькие, задворные действа с не меньшим вниманием и благодарностью принимаются рабочими, колхозниками, военными.

То грустим, то радуемся, то делимся лекарствами — кому от давления, кому от нервов.

Так получилось, что мои роли дольше держались в памяти людей, и на такие мероприятия подружки считают долгом пригласить меня для пущей важности. Куда ж я денусь?

Идет несмолкаемый перезвон с вечера. Всю «черную» работу берут на себя.

Какая это прекрасная тусовка целый день! Сперва подъезжает, качаясь как уточка, допотопный автобусик с только что повешенными занавесочками из плюша зеленого или оранжевого цвета. Устроительница — Таська-политкаторжанка. Мы ее так назвали за принадлежность к компартии, внушительный возраст и короткую стрижку. Орет с утра до ночи бывшим меццо-сопрано. «Тише, Тася!» — когда не до нее. Она не обижается и умолкает.

Выхожу к автобусику. С первого сиденья мигом соскакивает пацаненок — и к бабушке Тасе на руки. Переднее сиденье заготовили для меня. Я ворчу, недовольная таким предпочтением, но это делается по-свойски.

Сегодня едем на стройку. Выбивать для Таси рубероид. Ей крышу дачи крыть нечем. Рубероид, как и всё у нас в стране, дефицит. Приезжаем. Час дня. Лепит жаркое солнце; у рабочих на стройке перерыв.

Залезаем в вагончик. Тут письменный стол, телефонный аппарат, полка — на ней стаканы, соль, тарелки.

Крутимся, уступаем место тому, кто первый должен подготовиться к выходу на выступление. Обычно первой идет Таська.

Бисер ее поблек, парик свалялся. Но газ! Газ целый. Падает дымом на немолодые плечи.

Она огромная, тучная, а попробуй скажи, что тут попроще и ресницы клеить не надо. Тут же пошлет куда подальше.

— Костик, не трогай телефон!

А Костику телефон не нужен — он молотком разбивает белые кусочки правильной формы.

— Что это за камушки?

— Это не камушки. Это конфеты «Школьные», в заказе дали, — деловито поясняет Таська.

Она настойчиво пытается попасть на веко лаковкой, чтоб следом наложить ресницу. Не видит. Хохочет до слез. То снимает очки, то надевает.

— Дай я тебе наклею. Закрой глаза.

— Пошла к черту, я щекотки боюсь.

Клеит чуть выше века, и от этого глаз не закрывается. Тогда она сдается: поднимает голову и закрывает глаза.

Последняя точка — засунуть в лифчик «Олеко Дундича». Это две мягкие белые перчатки до локтей, в которых она когда-то снималась в фильме «Олеко Дундич» и заначила их. Прошло много лет, перчатки истерлись и прекрасно заполняют пустоты в бюстгальтере.

Посреди двора сидит кучка женщин в оранжевых жилетах. Мужчин не видать. Мимо зарешеченного маленького окна плывет большой лист фанеры. Два парня кидают фанеру возле сидящих женщин и садятся на бревно смотреть концерт. Пыль оседает не сразу.

Всовывается в вагончик девушка и приглашает начать.

Таська без очков плохо видит и на ощупь преодолевает две ступеньки. Очутившись на земле, расставляет руки и с громким пением направляется на фанеру: «Ой, чарычка, чарупушечка!» — выводит она громко, добротно, мужским голосом.

Слушающие приосанились, заулыбались.

Таська слегка пританцовывает в немодных лаковых туфлях, а лист фанеры «дышит» под ее ногами.

Не захватила Таська того времени, когда кое-где стали потихоньку вводить плату за выступление. Помню, у меня была сначала ставка — восемь пятьдесят, потом девять пятьдесят и так далее — до двадцати одного рэ.