Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Успех на выборах в январе 1919 года не означал устранения социалистической угрозы. Наоборот, конфликт в рядах левых социалистов только начинался — борьба за власть между ГСП, НГСП и спартаковцами.

Чтобы понять обстановку, нужно знать, что власть в это время находилась в руках Совета народных делегатов. Он включал не только социалистов большинства — Эберта, Шейдемана и других, — но также двух независимых делегатов. Независимые решительно следовали радикальному направлению социализма, то есть социализма Карла Либкнехта и его Спартаковской лиги, которую поддерживали революционные силы флота в Киле.

25 ноября 1918 года Совет народных делегатов решил созвать Национальную ассамблею с полномочиями сформулировать конституцию и утвердиться, таким образом, на основе парламентской республики. В период между 10 и 12 декабря 1918 года это решение утвердила Национальная конференция Советов рабочих и солдат, дав, следовательно, гарантию того, что в Германии не будет никакой «русской революции».

Вслед за этим произошел раскол в рядах независимых. Их левое крыло слилось 1 января 1919 года со Спартаковской лигой в единую Германскую коммунистическую партию (отныне известную как ГКП). Большинство же социалистов, которые хотели править не такими методами, как русская система Советов, но политическими и цивилизованными методами, стали приверженцами борьбы с коммунизмом.

Перед Рождеством 1918 года произошло опасное выступление народных дивизий флота, окруживших Городской дворец в Берлине, и вскоре после Нового года в Берлине же развернулись ожесточенные бои в кварталах прессы. Временные добровольцы, бывшие офицеры и батальоны рабочих социал-демократов выступили совместно против угрозы большевизма.

Однажды в период этих беспорядков, когда судьба Германии висела на волоске, я стоял у окна в отеле «Кайзерхоф» и наблюдал, как разворачиваются колонны социал-демократических профсоюзов, призванные Эбертом удерживать Вильгельмштрассе против спартаковских демонстрантов одной лишь своей численностью. Могучий человеческий поток вливался на Вильгельмштрассе — поток рабочих, художников, простых граждан, каждый из которых и все вместе поддерживали профсоюзы и политику Эберта по установлению закона и порядка.

Спартаковские массы разом устремились из Моренштрассе, надвигались под прямыми углами на сторонников профсоюзов, сблизились с ними и остановились. Последовали взаимные обвинения, затем драка. Неожиданно со стороны спартаковцев полетел какой-то предмет и упал среди сторонников профсоюзов. До меня донесся глухой звук взрыва, и я понял, что взорвалась ручная граната. За этим сразу же последовало отрезвление. Спартаковцы отступили, их оппоненты собрались группами вокруг одного из своих сторонников, который лежал на земле убитым. Осколки ручной гранаты поразили живот жертвы. Безвестной жертвы, единственного представителя армии мужчин и женщин, которые по зову своего партийного лидера вышли из своих арендованных жилищ для сохранения порядка и достоинства.

На этой смерти проблемы не кончились. Революция в марте 1919 года только в одном Берлине привела к гибели 1200 человек. Решение социалистического большинства править Германией при помощи парламента, а не диктатуры консолидировало в то время наше положение как западной державы, но ценой ожесточенной борьбы и кровопролития по всей стране.

Понесший поражение в войне и жертвы во внутренней борьбе, немецкий народ сражался в 1919 году в одиночку. Это сражение с того времени выросло в мировую проблему первостепенной важности и нанесло серьезный удар по большевизму.

Эти усилия послужили на пользу не только самим немцам, но также полякам, чехам, финнам, эстонцам, латышам, венграм, румынам и болгарам. Волевая, трудолюбивая, более приверженная порядку, чем большинство других стран, Германия обрела собственное спокойствие в мире лишь для того, чтобы возникла новая угроза, теперь не с Востока, но с Запада, — угроза в виде требований репараций со стороны бывших врагов.

У меня лично был очень ранний опыт знакомства с репарациями — задолго до того времени, когда я официально добивался их отмены. Но, прежде чем углубиться в эту проблему, объясню сначала, как налагались на нашу страну эти репарации и почему в них не было никакого здравого смысла.

С этой целью я должен попросить своих читателей взглянуть на войну не с привычной позиции, с точки зрения солдата, но с позиции делового человека.

Любая современная война начинается боевыми средствами, которые имеются в наличии, и заканчивается оружием, о котором вначале и не мечтали.

Внешне Первая мировая война началась во многом так же, как война 1870 года, — патриотические песни, ружья, увешанные цветами, военные мундиры светлого цвета и та смесь глубокой и поверхностной веселости, которая охватывает людей перед смертельной опасностью. Оснащение войск было настолько примитивным, что в течение первых месяцев войны французские солдаты (так мне говорили позднее) запихивали связки дров в и без того объемные вещевые мешки, чтобы готовить в военном лагере пищу. Когда в августе 1914 года армии вступили в войну, бой характеризовался еще штыковыми атаками и перестрелкой с близкой дистанции. Через четыре года забастовки и революции среди гражданского населения Великобритании, Франции и Германии показали, что беспрерывный отток национальных экономических ресурсов сам по себе способствовал краху в войне.

Условия в странах обеих враждебных группировок оказались очень схожими. Альберт Баллин надеялся, что война закончится полным политическим фиаско, которое даст деловым людям шанс высказывать, со своей стороны, разумные мнения. Возможно, эта надежда могла бы реализоваться даже в таких условиях, если бы не вмешательство третьей, неевропейской державы в ход войны. Соединенные Штаты сначала использовали свой экономический потенциал, а затем и свои армии в Европе, решив, таким образом, исход войны в пользу стран Антанты.

Я не собираюсь объяснять причины вступления в войну Соединенных Штатов. Факт, однако, состоит в том, что, как я писал позже в своей книге «Конец репараций», поступая таким образом, они приняли на себя политическую ответственность, которую в то время еще не были готовы нести. По-моему, это не беспочвенная критика. Многие американцы осуждали уклонение Америки от политической ответственности после войны гораздо резче, чем я.

Считалось, что война закончилась всеобщим истощением. Карта Европы нуждалась лишь в небольших изменениях. Это общее истощение, эта явная бессмысленность войны техническими средствами могли бы стать хорошим уроком для обеих воевавших сторон. Лучшим, что могло случиться с точки зрения мировой истории, было бы окончание первой войны техническими средствами полным тупиком.

Требования союзниками по Антанте репараций после Первой мировой войны возбудили национальное негодование, а негодование — не лучшая почва для проведения миролюбивой внешней политики. Капитал на растущей политической ожесточенности, на экономических бедах Германии делали как правые, так и левые экстремисты до тех пор, пока в 1932 году они постепенно не создали обстановку, когда встал один вопрос: кто, левые или правые, добьется своей цели? Об этом свидетельствуют два простых подсчета.

Компартия, которая 6 июня 1920 года вошла в рейхстаг с двумя представителями, 6 ноября 1932 года (через двенадцать лет и пять месяцев) владела ровно сотней депутатских мест. Она отставала от ГСП на двадцать мест и была третьей по количеству депутатов рейхстага партией в Германии.

Однако национал-социалисты Гитлера, которые под таким названием пробились 20 мая 1928 года в рейхстаг и были представлены там всего лишь двенадцатью депутатами, имели там в 1932 году почти две сотни мест и стали сильнейшей партией Германии.

Политики, вызвавшие эту ситуацию своими астрономическими претензиями к рейху, которые отказывались внимать предостережениям против их собственного экономического безрассудства, сегодня снимают с себя всякую ответственность и умывают руки в связи со всем этим делом.