Загадки, тайны, память, восхищенье

А вот поздние работы Фрейда! В какой-то степени они очистились от темного пигмента и даже стали немного светиться! За коричневыми напластованиями масляной краски на некоторых картинах иногда проглядывает здоровый (или, наоборот, нездоровый) румянец. Эта сущность проступает аккуратно прикрытыми полупрозрачными тонами.

Непонимание ожидало Фрейда и после смерти: его главная выставка открылась в Национальной портретной галерее, самом скучном и консервативном музее Лондона. Выставка не попыталась изменить маргинальный статус художника и не подыскала Фрейду новую и более современную интерпретацию. Она рассказала всю ту же историю развития стиля, делая его как можно более понятным публике и вместе с тем слишком простым. Похоже, куратор, рассчитывая на эффектность самих работ, оставила реактуализацию и реабилитацию этого художника для критиков. Именно поэтому имеет смысл хотя бы наметить некоторые векторы для возможного перепрочтения живописи Фрейда как таковой.

Конечно, популярность Фрейда загадочна. Кстати говоря, как и во всем остальном, он – «поздний плод»: популярность пришла к нему практически в старости. Почему он стал таким популярным? В силу уникальности его дарования – он, кажется, последний художник, который стремился к совершенству. Современные художники не стремятся к совершенству, это слишком сложно и, главное, недостижимо. Это сознают все живущие живописцы. Фрейд игнорировал эту всеобщую резигнацию. Его невероятное упорство, аскетизм в работе, высочайшая планка, которую он поставил перед собой, подкупают, – а зрители это чувствуют.

Но даже если не пытаться сделать из Люсьена Фрейда «актуального» художника, его картины останутся исключительно современными. Они не только суггестивны и действенны, но и обладают какой-то поразительной притягательностью, заставляя потратить на них столько времени, сколько современный зритель вообще-то не готов тратить на произведения искусства…

Милорад Павич: паззл между явью и сном

Павич, Айвазов, Петрович, Вишневский – эти славянские фамилии, на самом деле, говорят очень много не только обычным читателям, любителям замечательной современной литературы, но и современным философам, культурологам, исследователям мировой литературы. Причина?

Да их просто тысячи: новый мир славянской литературы, соединивший в себе собственно национальные черты и свойства с общемировыми тенденциями, космическими и вселенскими, волшебными, чародейскими, мистическими, замешанными на особых свойствах языков: польского и сербского, словенского и чешского… Мир новой литературы, открывшейся нам в 80-90-х годах XX века, может быть, поздновато, но и нам надо было кое-чему обучиться накануне восприятия этой литературы.

Милорад Павич – особняком ли он в этой литературе, в этом сказочном царстве новых книг, созданных уже и при помощи компьютера и интернета? Милорад Павич, которого упорно обходит Нобелевский комитет? Милорад Павич, который дарит нам то карты Таро, то кроссворды, то меню, то звездные атласы, то палиндромы, то клепсидры? Милорад Павич, который пишет пейзажи и портреты то сангиной, то чаем, то кровью, то странными симпатическими чернилами, а то и вовсе чем-то созданным из прозрачной материи сна… Да, пишет, хотя можно бы было сказать «шьет», «вышивает», «ткет», «вяжет»… не забывая при это пользоваться словарями on-line и поисковиком Google…

Тысячи тайн человеческой жизни, среди которых не последние места занимают любовь и ненависть, сон и магия, слово и книга, время и пространство… И все же любовь, любовь, ведущая начало от колдовской шекспировской трагедии о Джульетте и Ромео, трагедии, где все нарочито и в то же время наивно, где все неожиданно, но так спрогнозировано, где много непонятного и все прозрачно… Где все реально, вечно, абсолютно – а тайна любви так и не раскрывается… И это пронизывает всю последующую литературу, и достает до книг Павича, до его Геро и Леандра, перенося нас из Вероны в Венецию, из Белграда в Париж, не замечая границ, расстояний, времен…

Мозаика сна, паззл, картинки, которые надо сложить, только вот образца-то нет. Что складывать? Что складывал Леонардо? Почему столько лет мы пытаемся разгадать загадку улыбки Джоконды, хотя, на самом деле, великий Мастер оставил нам еще сотни загадок в своих предсказаниях, заметим, не так растиражированных, как «Центурии» Нострадамуса? Улыбка Джоконды… А может быть, это просто дефект картины, время над красками поизмывалось… И все равно, пока будет существовать человечество, будут гадать и задумываться, изучать и любоваться… Да уж, вероятно, и не только искусствоведы, но и медики, скажем, специалисты-сомнологи?

Сон и время – разве Блаженного Августина не волновали эти проблемы? Разве Бэкон не писал об этом, пытаясь разбить мир великих призраков? Ну и как? Удалось? Загадки остаются загадками, а время течет и представляется чем-то спрятанным в наручных, каминных и напольных часах, в звучании Биг-Бена и кремлевских курантов, а сон все равно всегда с нами, пусть мы и не помним иногда, что «показывали» нам ночью.

Герои Павича, живущие точно уж не в трех измерениях, так свободно передвигаются по временным границам, так свободны в выборе мира, где жить, так вольны вырываться из яви в сон и обратно, что и найти их в реальности бывает ой как трудно.

В реальности? Конечно, они приходят к нам из нее готовыми, взрослыми или новорожденными, они живут, умирают, возрождаются, перевоплощаются, изменяются и остаются такими же… Такими же?

А помните «Уникальный роман»? Варианты финала… Ух, ты, сколько их! Опять мозаика, паззл, опять выбор… Зато выбор! И какой! А «Другое тело»? С его магией зеркального театра? Кто же ты, Павич? Философ и журналист, писатель и блоггер, специалист по барокко и врач-психиатр? Или повар, модельер, джазмен?

Разбираться..!

А снова о любви говорить придется.

Любовь у Павича… Нет, у него нет терпкости Золя и Мопассана – у него удивление, восторг и наивность Лонга и Апулея, ну, может быть, чуть мускуса арабских сказок и ядовитого парфюма набоковских «Ады» и «Лолиты»…

Павич – вывернутая наизнанку перчатка, выдвинутые ящички шкафчика, шкатулки оживших воспоминаний, зеркала, отражающие друг друга, перевернутые песочные часы, набегающие друг на друга словарные статьи, перемешивающие слова разных языков, запахи мусаки, плескавицы, сливовицы, кадры из фильмов Кустурицы, звуки аккордеона и скрипки… И сны, сны, сны!

Можно ли вообще провести академический анализ произведений Павича? Того самого писателя, который однажды сказал, что есть книги, читающие нас самих?

Где набраться той эрудиции, чтобы суметь сложить единую картину из многочисленных и столь разных книг Милорада Павича? Как проникнуть в тот герметический круг странных текстов, порой затененных национальным язычеством, порой замороченных гипертекстуальностью современного мира?

Неблагодарный это труд, неблагодарный… Так же, как и изучение биографии писателя и его страны, многострадальной и веселой, больной и здоровой, мирной и воюющей, очень славянской и уже совсем европейской, языческой и христианской, мусульманской и хазарской…